Два поэта пытались разрешить возникающие вопросы — и в творчестве, и в жизни — радикально разным образом; но в психологическом смысле они безусловно и несколько даже пародийно отражались друг в друге.
Только Маяковский писал марши (в самом широком смысле) всё лучше, а лирику — всё… не то чтобы хуже, но вымученнее; Есенин же — почти наоборот: лирику писал всё лучше, а с маршевого строя постоянно сбивался.
Едва ли в 1923 году Маяковский думал, что уступает Есенину в лирике, но всё-таки, якобы равнодушно пожимая плечами, иной раз втайне отмечал, что пронзительная «Москва кабацкая» действует на многих читателей куда сильнее его революционных поэм.
И главное, не мог не замечать, как растёт есенинское мастерство: всё более пластичным и убедительным становится стих, где внешняя простота скрывает сильнейшее внутреннее напряжение.
Наконец, нельзя не констатировать: как бы ни старались Сергей Александрович и Владимир Владимирович приглянуться и пригодиться большевистской власти, их обоих по-прежнему воспринимали в лучшем случае «попутчиками».
В 1921 году видный журналист Лев Сосновский писал в «Правде»: «Надеемся, что скоро на скамье подсудимых будет сидеть маяковщина».
После публикации стихотворения «Прозаседавшиеся» в «Известиях», в марте 1922 года, когда Маяковского публично похвалил Ленин, это несколько повысило его ставки.
Но по-прежнему, когда Маяковский предлагал себя власти в качестве агитатора и предводителя «левого искусства», ему давали понять, что ему лучше держаться несколько поодаль от атакующих фаланг.
Что же касается Есенина, то о нём Ленин никак не высказался.
Троцкий, упомянув Маяковского и Есенина как главных поэтов современности, несколько уравнял их положение.
Пожалуй, некоторая разница между ними была в том, что Маяковский по-прежнему желал стать главным поэтом масс и площадей, чтобы с его стихом на устах маршировали огромные колонны и строчки его были начертаны на самых больших плакатах.
Для этого он и создал «Леф».
А Есенин хотел всенародной любви и растворения в прекрасной русской песне. Чтобы его пели и над этой песней плакали.
Для этого он придумал журнал «Россияне», пытаясь за советским сохранить самое родное и сердечное.
Они являли собой словно бы смыкающиеся части разломанного кем-то сознания нации.
В конечном итоге оба получили, что хотели, но в полной мере — только посмертно.
Единственный их совместный вечер случился 1 октября 1923 года на Поварской, дом 52, известном как дом Ростовых из романа Льва Толстого «Война и мир». В 1923-м там располагался Всероссийский литературно-художественный институт.
Учащаяся литературная молодёжь уже тогда делилась на поклонников Маяковского и Есенина. Как ни удивительно, это противостояние остаётся актуальным уже столетие, нисколько не состарив обоих. Но тогда у студентов была возможность, хотя бы обманом, пригласить обоих.
Позвав Маяковского, комсомольская организация института не сообщила ему, что зовёт и Есенина.
С Есениным проделали тот же трюк.
Вдобавок к этим двоим присутствовал ещё и ректор института Валерий Яковлевич Брюсов.
Маяковский пришёл за полчаса до мероприятия, Есенин — на полчаса опоздал.
Никто из них до самого начала выступления так и не понял, что им предстоит.
Наконец конферансье — студент Фридман — первым вызвал Есенина.
Есенин уже заметил Маяковского, сидевшего крайним справа в первом ряду, но значения этому не придал: Маяковский бывал на десятках выступлений имажинистской братии.
Есенин начал с лирики последнего периода: «Заметался пожар голубой…»
Но едва он закончил первое стихотворение, Фридман объявил Маяковского.
В сущности, студенческий розыгрыш удался.
Теперь Есенину глупо было уходить — это вызвало бы неизбежные насмешки Маяковского: ага, сбежал — что ж, почитаем без него.
В отличие от Есенина, уже догадавшийся обо всём Маяковский сразу сделал убойный выпад, прочитав «Левый марш».
И хотя Есенина приняли с нежнейшим восторгом, по децибелам Маяковский тут же его обыграл: ему не просто аплодировали, а рукоплескали с рёвом и гиканьем.
Пока он читал, пред Есениным встал выбор, чем ответить.
Тряхнуть стариной — и всё-таки дать «Товарища»? Или монолог Рассветова из «Страны негодяев»?
Но, поразмыслив, он разыграл, в сущности, ту же стратегию, что и Маяковский.
Тот ведь мог в ответ на лирику Есенина прочесть отрывок из «Люблю» или из давней лирики. Но нет же — сыграл на контрасте.