Были Мариенгоф, Шершеневич, Грузинов, Ширяевец, Ганин, Приблудный, очень близкий Есенину крестьянский писатель Иван Касаткин и все постояльцы коммунальной квартиры 27.
Галя всё продумала, рассчитала и проследила, чтобы праздник прошёл безупречно.
Оставалась только одна неразрешимая и нервирующая проблема: Дункан.
В отношении к ней Есенин, увы, последователен: последние полтора месяца он у неё не был.
Только что он писал про «белые пряди, спадающие с её лба».
Порой у него даже возникала мысль вернуться на Пречистенку.
Через минуту сам себя переубеждал: нет-нет, никогда.
И тем не менее никак не мог решиться предложить ей развод.
В первую октябрьскую неделю собрался с духом и составил телеграмму:
«Я говорил ещё в Париже что в России я уйду ты меня очень озлобила люблю тебя но жить с тобой не буду сейчас я женат и счастлив тебе желаю того же».
Показал Гале Бениславской. Та говорит: если расстаёшься — зачем пишешь, что любишь её?
Есенин сократил телеграмму: «Я люблю другую женат и счастлив».
Бениславской сказал, что отправил, — но обманул: выкинул этот листок, не дойдя до телеграфа.
Он втайне и боялся Айседоры, и жалел её.
У Гали были свои резоны. Не то чтобы она хотела «завоевать», «присвоить» Есенина — кажется, у неё хватало ума понять, что их отношения не имеют хоть сколько-нибудь долгих перспектив, — однако помочь ему она точно хотела.
Получив очередную телеграмму от Айседоры, он взмолился: Галя, подскажи, что делать.
Она сочинила — это было 9 октября — собственную телеграмму:
«Писем Есенину больше не шлите он со мной к вам не придет никогда не вернётся надо считаться. Галина Бениславская».
Есенина эта телеграмма очень рассмешила: стиль её был так не похож на обычную, предельно тактичную, Галину манеру выражаться.
Да, сказал, отправляй немедленно.
Так она и сделала.
Шнейдер, бывший при Дункан, поначалу вообще решил полученную из Москвы телеграмму спрятать, показав только Ирме.
Дункан со своим отличным чутьём всё равно о чём-то догадалась и весь день была необычайно встревожена.
Спустя день Ирма уговорила Шнейдера ознакомить Айседору со странным посланием. Скрепя сердце он принёс телеграмму, сразу пояснив, что даже не знает эту Бениславскую.
Айседора сделала вид, что приняла известие спокойно.
Ответ, который она придумала к вечеру, был преисполнен меткой иронии, завуалированной под наивность: «Получила телеграмму должно быть твоей прислуги Бениславской пишет чтобы письма телеграммы на Богословский больше не посылать разве переменил адрес прошу объяснить телеграммой очень люблю. Изадора».
Получив телеграмму, Есенин некоторое время веселился и хохотал; но через час-другой задор поиссяк.
К следующему дню он затосковал — подходило время возвращения Дункан.
Есенин отдавал себе отчёт: если Изадора его найдёт, он просто не справится.
Она скажет: «Патрик, домой!» — и придётся, не глядя в глаза Бениславской, собирать чемоданы и послушно тащиться на Пречистенку.
Ни Галя, ни Лена, ни Аня — никто из здешних обитательниц Изадору не победит.
Грандов явление Дункан не переживёт.
Как-то вечером, вспоминала Бениславская, к ним в гости зашла Катя Есенина: «…по обыкновению начав с пустяков, она в середине разговора ввернула, что завтра приезжает в Москву Дункан».
Волнение Есенина разом переросло в панику.
Ко всему этому 11 октября 1923 года народный суд Краснопресненского района вынес постановление о привлечении Есенина к уголовной ответственности за хулиганство по статьям 176 и 86 Уголовного кодекса РСФСР — в связи с последней дракой в «Стойле Пегаса» и его поведением в милиции.
Не зная, что делать, он курил одну папиросу за другой, стоя у окна.
Уголовное дело, вот ведь. И Дункан… Да, чёрт побери.
Дункан его пугала даже больше. Чего он только не вытворял — всегда штрафами обходились.
И здесь как-нибудь выкрутимся.
Но от Айседоры он совсем не чувствовал себя защищённым, ведь в телеграмме, которую отправила Бениславская, был обратный адрес.
Встреча неизбежна.
И здесь его осенило.
За пару дней до всех этих событий Есенину пришло письмо от Клюева. Прослышав, что «соколик» вернулся из Европы, смиренный Николай сочинил очередное слёзное, в его излюбленной причитающей манере, послание о том, как пребывает на краю голодной гибели, лишённый пригляда, хлеба и крова.