«Хочу ещё раз посмотреть своего Серёженьку, чтоб спокойней умереть».
Срочно нужно отправляться в Петроград, вот что!
Дункан приедет — а его нет.
Понятно, что в Петрограде навсегда не останешься.
Значит, Клюева надо вывезти из Петрограда и поселить здесь, в Брюсовском, в коммуналке.
Клюев — он хитрый, он ведун, он сплетёт тут такую паутину, что даже Айседора, когда заявится сюда, запутается в ней, залипнет и обессилит.
Только вот неясно, куда его тут деть.
Грандов будет против. Ему нравится жить с Леной. Он не захочет жить с Леной и с Клюевым.
К Виноградской? Софья будет против. Она — порядочная студентка университета, зачем ей бородатый пожилой мужчина в комнате?
Сюда, в их комнату? Но они и так едва помещаются с Галей и Аней.
Есенин бросился в соседнюю квартиру к ещё одной имажинистке и Галиной подруге Яне Козловской.
— Яна, уступи комнату Клюеву! Прошу! Ему негде жить, и он умирает с голоду! А он мой учитель! И он великий поэт!
Козловская, конечно же, была в недоумении. Она очень любила Есенина, но ей тоже надо было где-то ночевать.
Однако под бешеным его напором, замешенным на очаровании, нетерпении, мольбе, — уступила.
— Хорошо, Серёжа, разберусь. Привози своего учителя.
Отец Козловской был членом коллегии Наркомюста, председателем Малого Совнаркома и проживал в Кремле. Видимо, он мог помочь с жильём дочери, обитающей на общих правах в коммуналке.
Есенин сам — сам! — бросился в паспортный отдел оформить Клюеву временную прописку.
Ночью перед выездом играл с Мариенгофом и Приблудным в карты: а вдруг Дункан раньше приедет?
Утром 13 октября забежал в Брюсовский, Галю не застал, оставил ей записку и укатил в Петроград в компании Приблудного, Иосифа Аксельрода и Александра Сахарова.
Билеты купил Сахаров, потому что Есенин был на мели.
Чтобы иметь в кармане хоть какую-то мелочь, он занял 20 рублей у швейцара «Стойла Пегаса».
* * *
Пока Есенина не было, Галя решила обо всём написать своему прежнему возлюбленному Сергею Покровскому, с которым они неизбежно продолжали видеться на работе, но никак не могли объясниться.
«Мой Серёжа, мой родной, мой бесконечно дорогой Серёжа, — писала Бениславская. — Как грустно, как больно, но это так. — Твоей я уж больше никогда не буду».
Получив письмо, Покровский целую ночь ходил вокруг дома в Брюсовском.
Передал Гале отчаянную записку: «…могу жить лишь тобой».
Она тут же написала ответ, увещевая: «…надо овладеть собой. Всё равно, „Есенин свистнет“, и я пойду за ним; из-за него я смогу сделать то, что никто бы меня не заставил, — себя забыть совсем. И обо всём, что я могу потерять из-за этого, я сумею не жалеть. Этого, я знаю, ты не понимаешь и не поймёшь. И при всём том мне от него абсолютно ничего не надо, вот так, специально для меня. А люблю я его очень. Говорят, женщина больше всего в мире любит своего ребёнка, — я бы ребёнка не могла любить, как его».
Покровский так и не оставит её в покое.
Спустя некоторое время напишет ей провидческую записку о приснившемся ему сне.
В этом сне Бениславская застрелилась.
* * *
Адрес Есенин знал, и с вокзала все заявились сразу к Николаю.
Есенин был взволнован: всё-таки не виделись с 1917 года!
По-настоящему боялся застать старика в нищете.
И очень хотел, чтобы Клюев понравился его товарищам: всю дорогу расписывал, какой он хороший, умный, удивительный. При этом выпивали, конечно.
О своём внешнем виде Есенин позаботился: хотелось Клюеву показать, чего нажил. Одет был в соболью шапку и шубу на меху, всегда распахнутую — октябрь всё-таки, — а под шубой сатиновая рубашка.
Клюева застал в отлично обставленной и тёплой квартире.
Сразу стало ясно: Николай Александрович умыт, причёсан, наряжен, сыт, а панику навёл по давней устоявшейся привычке. За скромность — не кормят.
С какой целью Клюев вводил ученика в заблуждение, он открыл как-то своему знакомому: «…пришло мне на ум написать Есенину, потому как раньше я был наслышан о его достатках немалых, женитьбе богатой и лёгкой жизни».
Есенина, при 20 рублях в кармане и занятых деньгах на проезд, всё это не рассердило и даже не рассмешило — махнул рукой, мысленно назвав учителя «чудаком». Столько лет не виделись — и что же теперь, матом его покрыть?
Их встречу Клюев описал в своей манере: «…слышу, позади меня стоит кто-то и городским панельным голосом на меня, как на лошадь, нукает: „Ну, ну!“ Обернулся я, не признал человечину: стоит передо мной стрюцкий, от каких я на питерских улицах в сторону шарахаюсь. Лицо у него не осеннее и духом от него тянет погибельным, нос порошком, как у ночной девки, до бела присыпан, и губы краской подведены. <…> Поликовался я с ним, как с прокажённым; чую, парень клятву преступил, зыбке своей изменил, над матерью-землёй надругался, и змей пёстрый с крысьей головой около шеи его обвился, кровь из горла его пьёт…»