— Ты что, ты что, это же Клюев, тот самый, не вздумай при нём мины строить — Сергей ужасно рассердится.
Гале с Аней, что удивительно, Клюев понравился: необычный говор, помесь северных наречий с церковными выражениями, меткие наблюдения, особые манеры — это по-особенному подкупало.
Катя пожала плечами: разве не видно — препоганый же.
Но часом позже, когда Клюев начал читать стихи, поражены были все.
Катя, даром что родная сестра великого поэта, призналась, что в присутствии Клюева почувствовала себя «совсем мизерной».
Неоспоримый поэтический дар его способен был затмить очень многое.
Сергей оглядывал всех собравшихся: ну? Я же вам говорил! То-то же!
До самой ночи читали по очереди стихи. Приблудный тоже был тут и остался ночевать.
Ни о чём не подозревая, он далеко за полночь, чтобы не стеснять Есенина и Галю, ушёл за Клюевым в оставленную Козловской комнату.
Ночью Клюев полез к Приблудному.
Приблудный, от природы здоровый молодой малоросс, Клюева поднял и бросил об пол.
Приблудный устраивать скандал не стал.
Потряс кулаком перед лицом Клюева и снова улёгся спать.
* * *
Теперь в «Стойле Пегаса» постоянно заседали, варьируя состав, Есенин, Клюев, Ганин и Орешин, Ширяевец, Карпов и Клычков и др.
Если заходил Мариенгоф, Клюев с деланым подобострастием восклицал, прицокивая: «Олень! Олень!» С удовольствием там обедал и ко всему ласково приглядывался: надо же, разрисовано всё стихами, эстрада есть.
Позже Клюев расписывал «Стойло…» как предбанник ада: «С полночи полнится верхнее стойло копытной нечистой силой. Гниющие девки с бульваров и при них кавалеры от 13-ти лет и до проседи пёсьей. Старухи с внучатами, гимназисты с papá. Червонец за внучку, за мальчика два».
Обман: имажинисты давно вели дела так, чтобы не иметь проблем с органами, и вход в «Стойло Пегаса» гулящим девкам был закрыт. Что же до продажных мальчиков — их разве что Клюев мог разглядеть в табачном дыму.
В рассказах своих он забыл о многих не менее важных вещах.
Есенин водил его по своим лучшим знакомым — будто повторяя всё то, что Клюев делал для него самого в давние годы, и показывая ему: видишь, я благодарен, я не забыл.
Вдвоём они посетили концерт казахской и киргизской музыки. Есенину так понравилось, что он настаивал: именно эта музыка точнее всего передает суть его последних стихов.
Помимо заседаний в «Стойле…», Есенин не раз приводил учителя и крестьянских сотоварищей в мастерскую Сергея Конёнкова, где продолжались разговоры.
Отдельные беседы вели в гостях у писателя Ивана Касаткина, куда Есенин пришёл опять же вдвоём с Клюевым.
После долгих переговоров порешили на том, что пришло время официально объединить всех крестьянских собратьев в единую организацию и назвать её «Ватага».
Совместно сочинили послание в ЦК РКП(б):
«Нижеподписавшиеся, группа поэтов и писателей, вышедших из недр трудового крестьянства, с самого начала Октябрьской революции деливших свою судьбу с судьбами революционного крестьянства и советской власти, настоящим поднимаем вопрос ЦК РКП об уделении со стороны рабоче-крестьянской власти внимания к нашим творческим достижениям».
Изначально в письме содержалась прямая просьба к большевистскому руководству выдать каждому из подписавших по 50 червонцев; но потом посчитали, что это перебор, и вычеркнули.
Помимо Есенина, Клюева, Карпова, Касаткина, Клычкова, Орешина, Ширяевца, письмо подписали ещё Алексей Чапыгин и Павел Радимов.
25 октября в Доме учёных на Пречистенке, дом 16, назначили «Вечер русского стиля», где выступили трое — Есенин, Клюев и Ганин.
Привыкшая к имажинистам публика была несколько озадачена явлением двух кому-то вообще неизвестных, а кем-то подзабытых поэтов.
Но, на удивление, всё прошло успешно.
Единственное — мемуаристы отметили, что Есенин во время выступления стоял на сцене с папироской в руке, не прекращая курить ни на минуту, и часто громкими глотками пил воду из графина.
Понемногу он стал возвращаться в привычное предъевропейское и европейское состояние: пить в постоянном режиме, изо дня в день.
Клюев же либо вообще не прикасался к алкоголю, либо мог позволить себе едва-едва пригубить. С трезвых глаз многое казалось ему из ряда вон выходящим. Но многое, увы, таковым и было.
Впрочем, когда Есенин однажды по пьяному делу затеял потасовку со своим старым имажинистским другом Борисом Глубоковским, Клюев в ужасе убежал в Брюсовский и там сообщил ошарашенным девушкам, что идёт страшное побоище. Едва ли кто живой останется, уверял Клюев: один из дерущихся уже покалечен, второй серьёзно побит, и оба продолжают рвать друг друга на куски.