На поклон Айседора уже не вышла.
Нацеловавшись, отправились ужинать на Пречистенку.
На улице Есенина ждала сестра Катя — её взяли тоже.
Собрались ещё какие-то гости. Всё шло замечательно — почти как два года назад.
Дальнейшее развитие событий два свидетеля излагают по-разному.
Версия Шнейдера.
Есенин попросил Катю спеть — та исполнила тоненьким голоском народную рязанскую песню, все аплодировали. Он уговаривал спеть ещё, но сестра отказалась.
Какое-то время спустя Айседора тихо попросила Есенина не пить больше. Он вскочил, обвёл всех бешеным взглядом и, заметив свой деревянный бюст работы Конёнкова, схватил его и выбежал на улицу.
Катя — за ним.
Одна из юных учениц Дункан, Кира Хачатурова, рассказывала иначе.
Когда Катя начала петь, Айседора встала и резко вышла из комнаты.
Есенин мрачно заметил:
— Не понравилось хозяйке, ушла.
Мама Киры, выйдя в коридор, увидела, как Дункан ходит по нему, схватившись за голову и повторяя по-английски: «Боже мой! Боже мой!»
После этого, попрощавшись со всеми гостями за руку, Есенин забрал свой бюст и вышел.
Какая-то размолвка между Сергеем и Айседорой, не видимая чужому глазу, всё-таки случилась.
Вернувшись в Брюсовский к Бениславской, Есенин соврал, что даже на выступление к Дункан не зашёл; зато на два голоса с Катей расписал, как ловко они умыкнули бюст — из дома, куда он якобы и не собирался.
Получалось из рассказа, что он явился туда, чтобы забрать бюст и забыть этот адрес.
Но и это оказалось неправдой.
* * *
Есенин, как и собирался, через день-другой привёз на Пречистенку Клюева: вот, Изадора, полюбуйся — мой учитель и друг.
Она приняла учителя и друга со всей щедростью; но Клюеву в тот день всё равно что-то не понравилось — может, по старой памяти приревновал Сергея?
Клюев вернулся в Брюсовский. Есенин остался ночевать у Дункан.
К полудню следующего дня Сергей и Айседора приехали в «Стойло Пегаса».
Бениславская, зашедшая за деньгами в кассу, застала их там.
Она опишет эту встречу: «Сажусь на диванчик у кассы почти напротив их столика. Дункан обернулась, внимательно посмотрела. С. А. тоже пристальным долгим взглядом посмотрел, как бы что-то объясняя. Ничего не понимаю. Решила всё предоставить естественному ходу вещей. Минут через 15 в кассе появляются деньги. Получаю и собираюсь уходить. С. А. направляется ко мне, здоровается и сдержанным, глухим голосом, как бы стараясь убедить и заставить понять что-то, — то, что сейчас некогда и невозможно объяснять, — говорит полушёпотом: „Галя, ничего, понимаете, ничего не изменилось. Так надо. Я скоро приду. И деньги берите здесь, как всегда. И вообще всё по-прежнему“».
Галя сразу же догадалась, что Есенин вновь изменяет ей с Айседорой, но виду не подала.
Ко всему этому она была вполне готова и, говоря Покровскому о своей всепрощающей любви к Есенину, не обманывала.
Хотя что значит «изменяет» — женой-то его оставалась Дункан. Здесь сразу и не разберёшься, кто кому и с кем изменял.
В конце октября — начале ноября Есенин, заезжая на Пречистенку ночевать, оставался там на несколько дней.
Клюев, вскоре поняв, что там кормят лучше и стелют мягче, из комнаты в коммуналке перебрался в особняк Дункан.
(А что Серёжа спит по соседству с этой старой бабой — так Серёжа всё равно уже в аду: перетерпится.)
2 ноября Клюев, отправляя в Петроград открытку с фотографией Дункан, написал на обороте: «Я ей нравлюсь и гощу у неё по-царски».
Но при этом тут же нажаловался: «…живу в непробудном кабаке, пьяная есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льётся рекой, и люди кругом бескрестные, злые и неоправданные. Не знаю, как я вырвусь из этого ужаса».
Как будто его за пояс держали.
Отношения Есенина и Дункан завершались, странным образом зеркально отразив начало их романа.
Тогда Есенин по инерции ещё встречался с Бениславской, но постепенно оставил её совсем и перебрался на Пречистенку, где устроил свой поэтический штаб — с постоянной сменой гостей и неизменными возлияниями.
Теперь Есенин, по инерции встречаясь с Айседорой, всё чаще вспоминал о Бениславской.
Что же касается штаба, то совещания с крестьянскими поэтами становились всё реже и бессмысленнее.
А потом учитель отбыл.
Мариенгоф съязвит, что Клюев дождался, когда Есенин сошьёт ему дорогие шевровые сапоги, и втихомолку, ни с кем не попрощавшись, уехал в Петроград.
Это не совсем правда: Клюев заранее просил Приблудного отправить петроградскому знакомому телеграмму с просьбой подготовить ему комнату для житья.