— Меня, Орешина, Клычкова и Ганина.
— Почему вы в милицию попали?
— Да, понимаешь, сидели в пивной… Ну, заговорили о жидах, понимаешь… Везде жиды… И в литературе жиды… Ну, тут привязался к нам какой-то жидок… Арестовали…
— М-да… Очень не-хо-рошо…
— Понятно, нехорошо: один жид четырёх русских в милицию привёл.
Демьян Бедный попросил к телефону дежурного по милиции т. Ардарова, а затем того гражданина, что пригласил поэтов в милицию, и сказал им:
— Я этим прохвостам не заступник. Поступайте по закону!»
Сосновский, как видим, знает всё в мельчайших подробностях.
«Оказалось, что в какой-то пивной, подготавливаясь к юбилейному заседанию советских поэтов, Есенин, Орешин, Клычков и Ганин вели мирный разговор о жидовской власти, о засилии жидов, называя достаточно известные всем имена. Сидевший за соседним столом гражданин возмутился и потребовал составления протокола. Одному милиционеру не удалось свести поэтический квартет в милицию. Потребовался второй милиционер.
В милиции поэты вели себя так, как в незабвенные времена держались деятели союза истинно русских людей или палаты Михаила архангела. По освидетельствованию, поэты оказались в состоянии лишь лёгкого опьянения. Оно и понятно, ведь впереди предстояло юбилейное заседание Всероссийского союза поэтов, где Есенин, Орешин и компания должны были играть первую скрипку. Этим самым разрешаются и вопросы о вменяемости и о сознательном произнесении черносотенных речей».
Привет Союзу поэтов: недосмотрели? А вас предупреждали! И эти люди у вас — за главных.
«Разумеется, знаменитых поэтов попросили провести юбилейную ночь в милицейском участке, а наутро дело пошло своим чередом. Протрезвившийся Есенин продолжал разглагольствовать по Пуришкевичу».
А это кто уже успел подслушать?
«О дальнейших последствиях этой истории читающая публика узнает в своё время».
Сосновский ведёт себя так, будто не только вина уже доказана, но и содержание обвинительного заключения ему известно.
«Лично меня саморазоблачение наших поэтических „попутчиков“ очень мало поразило. Я думаю, что, если поскрести ещё кое-кого из „попутчиков“, то под советской шкурой обнаружится далеко не советское естество».
Наверное, и список тех, кого надо поскрести, уже готов.
«Очень интересно узнать, какие же литературные двери откроются перед этими советскими альфонсиками после их выхода из милиции и как велико долготерпение тех, кто с „попутчиками“ этого сорта безусловно возится в стремлении их переделать».
Сосновский посылает сразу два чётких сигнала. Первый — всем издательствам, литературным журналам и газетам: только попробуйте опубликовать хоть кого-то из числа этих антисоветчиков и черносотенцев — партия сразу поймёт, что вы с ними заодно. Второй — самым высоким ответственным товарищам в лице Троцкого, Луначарского или Воронского, которые никак не могут понять, что этих «попутчиков» надо не пестовать, а судить.
Автор явно получает удовольствие от своей роли.
«Могу сказать наверняка, что через несколько дней мы прочтём в белогвардейских заграничных газетах сочувственные слова по адресу „уличённых жидами мальчиков“.
Недаром Есенин в последней книжке „Красной нови“ писал в своём стихотворении (цитирую на память):
Почему зовусь я шарлатаном,
Почему зовусь я скандалистом…
Теперь всем ясно, почему. И почему не только шарлатанами и скандалистами, но ещё и крепче зовут Есенина и Кº».
Как крепче?
Да «контрой»! «Контрой» их зовут.
В тот же день газета «Рабочая Москва» (№ 262), черпая информацию явно из того же источника, примерно в тех же выражениях ещё раз расписала всю историю и резюмировала: «Делу будет дан судебный ход. Так кончился их пир бедою. А мы получили удовольствие узнать подлинные мысли четырёх „попутчиков“, ибо что у трезвого „попутчика“ на уме, то у пьяных Есениных и Орешиных на языке».
Крупнейшие советские издания — «Известия» и «Правда» — тут же объявили бойкот всем четырём авторам, но, конечно же, в первую очередь Есенину — потому что остальных там всё равно не публиковали.
Фельетон Сосновского вскоре перепечатают — вдруг кто-то пропустил, не заметил, не обратил внимания — в газете «Саратовские известия» (№ 271 от 28 ноября), в газете «Последние новости» (№ 52 от 3 декабря), в журнале «Жизнь искусства» (№ 48 от 4 декабря).
Лев Семёнович Сосновский был не просто одним из ведущих советских журналистов, постоянно публиковавшимся в газете «Правда» и в журнале «На посту». Он был членом Президиума ВЦИК и ответственным редактором газеты «Беднота» — той самой, где работали или сотрудничали Галина Бениславская, её бывший возлюбленный Сергей Покровский, Михаил Грандов и прочие жильцы коммуналки № 27. Сам дом на углу Большой Никитской и Брюсовского, как мы помним, был ведомственным: это руководство, в том числе газеты «Беднота», решало, кому там жить.