Реализовать всё это в тех условиях было практически невозможно.
Писатель Андрей Соболь в те дни писал Николаю Никитину о деле «четырёх поэтов»: «Кажется, ущемляют их здорово. А, по-моему, напрасно. Они вроде стрелочников. Инженеры воровали, а стрелочник виноват. Они под хмельком сказали то, о чём трезво думают 75 процентов нашей братии».
Поддержка, оказанная коллегами по ремеслу четверым поэтам, хотя и не выносилась в публичную сферу, внезапно приобрела массовый характер.
2 декабря прошло собрание руководителей и представителей Всероссийского союза поэтов, Всероссийского союза писателей, Московского цеха поэтов, обществ «Литературный особняк», «Звено», «Рабочая весна», поэтов-конструктивистов, неоклассиков, имажинистов, Общества любителей российской словесности и вынесло совместное заключение, что «опубликование в печати опорочивающих сведений, основанных на непроверенных данных, является весьма прискорбным фактом», а «применение же мер бойкота до выяснения степени и характера виновности представляет собой явление противуобщественное».
То есть писатели на совместном совещании поставили на вид «Правде» и «Известиям», что бойкотировать стыдно!
Ассоциации пролетарских писателей и «Кузницы» в числе участвовавших в заседании организаций не было — вернее, они отказались подписать обращение. Но оказались в меньшинстве.
Сигнал был услышан властью: литературная общественность не считает разумной позицию Сосновского и компании.
Товарищеский суд назначили на 10 декабря.
В ожидании суда Есенин начинает статью «Россияне», пытаясь собрать воедино всё, что думает по поводу происходящего.
В явном раздражении он пишет:
«Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в котором мы живём.
Тяжёлое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством.
Выработав себе точку зрения общего фронта, где всякий туман может казаться для близоруких глаз за опасное войско, эти типы развили и укрепили в литературе пришибеевские нравы.
— Рр-а-сходись, — мол, — так твою так-то! Где это написано, чтоб собирались по вечерам и песни пели?!
Некоторые типы, находясь в такой блаженной одури и упоённые тем, что на скотном дворе и хавронья сходит за царицу, дошли до того, что и впрямь стали отстаивать точку зрения скотного двора.
Сие относится к тому типу, который часто подписывается фамилией Сосновский.
Маленький картофельный журналисток, пользуясь поблажками милостивых вождей пролетариата и имеющий столь же близкое отношение к литературе, как звезда небесная к подошве его сапога, трубит почти около семи лет всё об одном и том же, что русская современная литература контрреволюционна и что личности попутчиков подлежат весьма большому сомнению. Частенько ему, как Видоку Фиглярину, удаётся натолкнуться на тот или иной факт, компрометирующий некоторые личности, но где же он нашёл хоть один факт, компрометирующий так называемых попутчиков?»
Задаваясь последним вопросом, Есенин готов взять вину на себя (да, Сосновскому «удаётся натолкнуться на тот или иной факт, компрометирующий некоторые личности») и пытается вывести из-под удара всех остальных истинных собратьев по перу (где Сосновский «нашёл хоть один факт, компрометирующий так называемых попутчиков?»).
Эпитеты, которыми снабжён в этой заметке Сосновский, требуют расшифровки.
Назвав его «картофельным», Есенин намекнул на то, что помимо литературных тем Сосновский освещает ещё и вопросы сельского хозяйства, в частности, не так давно он писал о строительстве «картофелетёрочного завода».
Видок Фиглярин — русский литератор Фаддей Булгарин, имевший репутацию доносчика; прозвище Фиглярин навесил ему поэт Пётр Вяземский, а Пушкин присоединил к нему имя известного французского сыщика Эжена Франсуа Видока, намекая на связь Булгарина с полицией.
Заметку Есенин бросил на полуслове.
Всё равно ведь никто это не опубликует, кроме «Гостиницы для путешествующих в прекрасном». Но публиковаться там — только имажинистов подставлять.
* * *
Товарищеский суд выглядел событием государственного масштаба.
Происходило всё в Доме печати.
Председательствовал Демьян Бедный.
Комиссия по разбору дела состояла из семи человек.
Возглавлял её ректор Московского института журналистики Константин Новицкий. Остальные: руководитель Всесоюзного общества культурных связей с заграницей Александр Аросев, председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Платон Керженцев, два советских чиновника при культуре поменьше рангом — Николай Иванов-Грамен и Валериан Плетнёв, поэт и большевик Владимир Нарбут из акмеистов (с ним Есенин был шапочно знаком), писатель Иван Касаткин, единственный его близкий товарищ в составе комиссии.