Обменялись калошами. Здравый смысл велит в такую минуту прощаться: человек, в конце концов, не выспался, а ему в дорогу собираться. Но… «…Есенин не торопился после этого уходить, а я старался удержать его, — признаётся Чагин. — Он остался и проводил меня на вокзал. Завязалась большая дружба».
Чагин располагал к себе. И выглядел, как настоящий русский большевик с плаката: крепкий, волосы зачёсаны назад, круглое, породистое, пожалуй, даже красивое лицо, нижняя челюсть по-волевому чуть выпирает. И при этом — весь такой молочный, пышущий здоровьем, родной, как брат.
Договорились, что Есенин приедет к нему в гости в Азербайджан.
А две недели назад ещё думал, что теперь ни одна цековская сволочь и руки ему не пожмёт! А всё иначе, всё наоборот: он — советский поэт, его привечают, любят, зовут.
На следующий день, 9-го, Есенину снова едва не испортили настроение.
В «Стойле Пегаса» подошёл какой-то тип — как позже выяснилось, некто Семён Майзель, двадцати семи лет от роду, — и спросил:
— Так вы против жидов или нет?
Недолго думая Есенин послал его по матушке.
Ну а как иначе: только новую жизнь начал, а тут опять!
Немедленно появились милиционеры — то ли они теперь постоянно возле «Стойла…» гуляли, то ли этот тип, из числа на всю голову возбуждённых Сосновским, заранее привёл их с собой.
Но в 46-м отделении, где Есенин понемногу становился привычным постояльцем, его, коротко допросив, тут же отпустили.
Даже если кто-то хотел провокации — она не удалась.
* * *
Обольщение чередой удач и ярких встреч всё равно весьма скоро завершилось, и виной тому никак не сторонние силы, а банальное есенинское пьянство.
Он вновь начинает каждый день пить: всё же хорошо, о чём беспокоиться.
Здоровья накопил в санатории, трать — не хочу.
Один раз где-то зацепил Надю Вольпин и пришёл с ней к Бениславской.
Лежал там сильно пьяный, а все эти женщины суетились вокруг: Бениславская, Виноградская, Назарова; Надя спокойно на всё это смотрела и никуда не уходила.
Дункан только не хватало для полноты картины.
В другой раз, когда Есенин возвращался на извозчике в коммуналку, снова пьяней вина, с него сорвало ветром шляпу.
Выскочил, побежал за ней, на обледеневшем тротуаре поскользнулся и согнутой в локте рукой засадил в подвальне окно сапожной мастерской. Неловко начал подниматься и распахал осколками левую руку — поначалу даже не понял, насколько сильно.
Дома начали промывать. Оказалось, порезана вена: в умывальнике плавали куски кожи и мяса, кровь хлестала так, что не могли унять.
Повезли поскорее в Шереметевскую больницу.
Есенина положили на операционный стол.
Поначалу боялись, что он не сможет владеть рукой, но всё обошлось.
Есенинский врач Григорий Герштейн относился к нему самым трепетным образом.
По одному из уголовных есенинских дел в больницу пришла милиция — спрашивали, когда пациент будет выписан. Герштейн пожал плечами: сложная операция, не знаю.
На самом деле выписать мог в тот же день.
Герштейн поделился с Бениславской невесёлыми новостями: нашего Сергея Александровича уже поджидают.
Галя попросила подержать Есенина в больнице как можно дольше, и он пошёл навстречу.
Есенин пролежал в Шереметевской больнице две недели.
Подружился там с поранившим ногу беспризорником. Беспризорник знал на память новейший городской фольклор и отлично его исполнял.
Целыми днями Есенин возился с этим пацаном.
Галя заходила ежедневно. С ней — новая ласковая знакомая Анна Берзинь, в девичестве Фоломеева, по батюшке Абрамовна, стоить заметить, дочь псковских крестьян — имя Абрам, из святцев, было распространено в народной среде.
Фамилию свою, наверняка тронувшую Есенина созвучием с берёзкой, Анна получила от мужа — красного латыша, коменданта Московского Кремля в октябрьские дни 1917 года и героического участника Гражданской войны. Сама Анна в те годы служила политработником в Красной армии. Ко времени знакомства с Есениным она уже развелась.
26-летняя милейшая журналистка, публиковавшаяся под псевдонимом Ферапонт Ложкин, имевшая серьёзные связи в «напостовской» среде, Берзинь была влюблена в Есенина и, безусловно, имела на него свои виды. Удивительно, но Галя нисколько не перечила.
Аня постепенно оказалась в числе главных его «женских» друзей.
Понемногу Берзинь начала вникать в есенинские издательские дела и помогать Гале разбираться со всем этим. Если Бениславская сумела упорядочить есенинские архивы, то Берзинь профессионально занималась издательской деятельностью: вскоре она станет редактором отдела массовой литературы Госиздата.