Самим «напостовцам» для усиления тоже нужен один из первых, если не первый, советский поэт — Есенин.
Вардин, во-первых, собирался Есенина перевоспитать и поставить на ровные советские рельсы, а во-вторых, хотел, уведя его, ослабить своего основного литературного неприятеля — Воронского.
Воронский же писал про Есенина как про крупнейшего, но погибающего поэта, которого надо спасти. Ну вот, пока он пишет, что надо спасти, — они уже спасут.
Несколько раз Берзинь обговаривала с Есениным возможность общения с Вардиным.
Есенин подумал и сказал, что не против: пусть они со мной возятся, а я посмотрю.
И они тут же показали свои возможности.
9 марта Есенина выписали из Шереметевской больницы, и тут же он, совершенно здоровый, лёг… в Кремлёвскую больницу.
Устроили это Вардин и Берзинь.
В Кремлёвку и милиционерам, и есенинским собутыльникам путь был закрыт. Да и самому ему выйти тоже было не просто.
Берзинь принесла ему множество книг и всё необходимое для работы.
Есенин вернулся к поэзии.
Там он напишет «Годы молодые с забубённой славой…».
Начнёт большую статью о литераторах-попутчиках, называя шестерых, по его мнению, крупнейших писателей, пришедших с революцией: Борис Пильняк, Вячеслав Шишков, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Исаак Бабель и Николай Никитин; в больнице он прочитал все основные прозаические новинки — всерьёз наверстывал упущенное.
20 марта, после выписки, он… заселяется к Вардину. Женатому, между прочим, человеку.
Вот как сильно большевики хотели заняться перековкой Есенина: даже жить с ним были готовы.
Нового своего товарища — и, насколько это возможно в есенинском случае, наставника — он будет оценивать тепло и трезво: «Вардин ко мне очень хорош и очень внимателен. Он чудный, простой и сердечный человек. Всё, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одна беда, что коммунизм он любит больше литературы».
Зато Вардин, хотя бы временно, навёл порядок во времяпрепровождении поэта.
Бениславская была очень довольна, что всё так устроилось и Есенину не придётся драться с Грандовым. Позже она вспоминала, что Вардин попросил составить ему список всех, кто действует на поэта тлетворно, — проще говоря, с кем он чаще всего пьёт.
Что и было сделано.
С видимым восхищением Бениславская рассказывала, как Вардин — тэ-э-экс, ну-ка посмотрим, есть ли вы у нас в списочке… ага! есть! — «со своей кавказской прямотой как хозяин квартиры легко выставлял всех литературных собутыльников Есенина и прощелыг».
Зато познакомил его с двумя на тот момент ведущими молодыми «напостовскими» авторами: писателем Юрием Либединским и поэтом Александром Безыменским.
Позавчера эти люди были готовы рвать друг друга на части — а теперь сидели на кухне и пили чай.
Удивительно, но вместе с Есениным Вардин через несколько дней заселил и Приблудного — под клятвенное обещание, что тот в его отсутствие будет следить, чтобы Есенин не пил.
Получалось с переменным успехом. В один из дней Есенин сбежал и двое суток гулял с Всеволодом Ивановым. Зашли в Малый театр, как бы в шутку засунули режиссёра, не сумевшего назвать пять современных пьес, под диван; забрались к актрисам в гримёрку, всех там, хохоча, переполошили, как наседок в курятнике… В итоге приехала милиция.
В отделение, правда, не повели, но протокол о хулиганстве составили — прямо в театре.
Во время подписания протокола в комнату случайно зашёл один из артистов и был несколько удивлён, увидев милиционера и незнакомого хорошо одетого человека — Есенина.
— А вы что сделали для революции? — строго спросил артиста Есенин.
Тот испуганно выскочил.
Приблудный получил от Вардина выговор за недосмотр.
Любопытно, что, пока Есенин жил у Вардина, тот работал над статьёй «Воронщину необходимо ликвидировать: О политике и литературе».
«Воронщина должна быть ликвидирована раз и навсегда, — чеканил Вардин. — Этого повелительно требуют интересы партии и революции».
Почему?
«…Воронский фактически стал орудием в деле укрепления позиций буржуазии».
Что касается Есенина, то, согласно Вардину, его нужно обучить пролетарской идеологии «хотя бы в размере уездной совпартшколы».
Тогда из Есенина будет толк.
Ощущение, что Есенин жил и работал среди большевиков, которые готовы были затоптать его за некую непростительную, известную ему правду, — не всегда точное.