…Надежда, сила, крепость наша —
Ничто вам! Русская земля
От вас не примет просвещенья,
Вы страшны ей: вы влюблены
В свои предательские мненья
И святотатственные сны!..
Днём позже Есенин зашёл в редакцию недавно открывшегося в Ленинграде журнала «Звезда». Предложил новые стихи редактору Ивану Майскому. Но тот, вот удивление, не взял.
Сказал: когда напишете поэму, тогда приносите.
Может, всё это было совпадением, а может, нет.
На три дня Есенин ушёл в загул и к Сахарову ночевать не возвращался.
Только собрался всерьёз переезжать — и уже расхотел. Что Москва, что Ленинград — разницы никакой.
Отправленный в Москву за есенинскими вещами Григорий Шмерельсон при помощи Бениславской собирал его сундук, чтобы доставить в Ленинград, но Есенин уже затосковал: надо съезжать отсюда.
Родов Нади Вольпин, которые вот-вот должны были произойти, ждать не стал.
7 мая Есенин сорвался в Москву и по приезде поселился… у Бениславской.
Какие обещания они дали Грандову, неизвестно.
12 мая Надя Вольпин родила сына и назвала его Александром. Сын родился русым — как заказывали.
Спустя почти полгода Есенин спросит у Сахарова:
— Похож на меня?
Тот ответит:
— Вылитый, как ты на детских фотографиях.
Есенин подумает и скажет:
— Так и должно было случиться. Эта женщина меня очень любила.
* * *
15 мая 1924 года внезапно умер — по основной версии, от менингита — Александр Ширяевец.
Среди ближнего круга есенинских друзей это была первая смерть.
При всём уважении Есенина к Блоку назвать их друзьями сложно. Говорить о дружбе с Гумилёвым нет совсем никаких оснований.
Но Ширяевец…
Есенин настаивал, что причина смерти Ширяевца другая: он отравился особым волжским корнем — покончил жизнь самоубийством.
Действительно, патологоанатом в графе «Диагноз» напротив фамилии Ширяевца поставил красным карандашом большой вопросительный знак.
Но никаких веских причин говорить о самоубийстве тоже не обнаружилось.
В есенинской уверенности отразилось что-то, его самого тяготившее и медленно настигавшее.
Искать в этой теме литературную подоплёку — что есенинский товарищ был загнан в угол ортодоксальной критикой — безусловное упрощение.
Да, «мужиковствующую» поэзию Ширяевца иной раз третировали; достаточно вспомнить, что его великую поэму «Мужикослов» в издёвку именовали за глаза «Мужик ослов», а опубликовали только со второй попытки прорыва сквозь цензурные рогатки.
Но и драматизировать здесь особенно нечего. Доставалось тогда всем: и Маяковскому, и Шершеневичу с Мариенгофом, и Пастернаку, и даже пролетарским поэтам, которых сам Троцкий в упор не видел — и не только он.
Важное, однако, состоит в том, что в стране, едва вышедшей из Гражданской войны, все вышеназванные худо-бедно жили за счёт своих стихов, больше нигде не работая; содержали семьи, посещали — как минимум — пивные, одевались и обувались. И, главное, издавались — конечно, не за свой счёт, а получая иной раз вполне увесистые, по тем временам, гонорары.
В 1923 году у Ширяевца вышло сразу три поэтических сборника: вышеназванный «Мужикослов», «Волшебное кольцо» и «Узоры». Ещё один, «Раздолье» — только что, в начале 1924-го. Поэму «Палач», сразу же принятую к публикации в главном советском журнале «Красная новь», Ширяевец готовил к отдельному изданию. Он, как и все поэты в то время, находился в сложном процессе принятия-отталкивания новейшей действительности. Ширяевец не был советским поэтом в том смысле, в каком это понимали демагоги при власти, но не был и во фронде. Как и все его крестьянские собратья, Ширяевец отстаивал русского крестьянина и его правду.
Его положение в литературе было достаточно устойчивым и никак не маргинальным. В литературном мире его имя было известно и воспринималось всерьёз.
К есенинским затеям Ширяевец относился с интересом, но хвостом за ним, как Приблудный, не крутился — приглядывался, знал себе цену, шёл ровной дорогой, которую сам себе прокладывал.
Более всего Есенина поразила обрушительная скоротечность смерти Ширяевца. Он ведь видел его за пять дней до смерти, потому и был потрясён: только что живой — и сразу мёртвый — разве так бывает?
Не может же смерть без каких-то предварительных кружений взять и клюнуть в голову!
Так быстро можно только самому собраться и уйти!
И причина ухода вовсе не должна быть социально вычерчена и очевидна. Сама по себе жизнь — вполне достаточная причина, чтобы умереть.