А Ивневу не дают статей публиковать просто за компанию, для прикрытия, чтобы не одному Сергею отказывать, а то их мотивация станет слишком заметной?
Забавно, что Шершеневич пишет Кусикову примерно в те же дни, когда Есенин предлагает Ивневу заново расставить фигуры на имажинистской шахматной доске. Никто ещё явно не обозначил своих позиций, но ситуация назрела одновременно с обеих сторон.
То, что сопровождавший Есенина антисемитский флёр Шершеневича задевал, ясно из другого его письма Кусикову, тремя неделями позже: «О Сергее. Он вышел из санатория и опять наскандалил. Хорошо раз, но два — это уже скучно и ненужно. Снова еврейские речи, жандармы и прочие шалости человека, который думает, что ему всё сходит с рук. Мне очень жаль Серёжу, но принципиальной глупости я не люблю!»
Это, между прочим, пишет тот самый Шершеневич, который с завидным постоянством хотел назвать сборник своих стихов то «МЧК», то «ВЧК», испытывая при этом определённые проблемы с органами, но считая это вовсе не собственной «принципиальной глупостью», а, видимо, чем-то вроде блистательного умения постоянно дразнить гусей.
Ещё через месяц, уже в третьем письме, адресованном Сандро, Вадим резюмирует по поводу Есенина: «…мы с ним не видимся и, право, о нём как о человеке давно пора перестать говорить и думать».
Характерно, что примерно тогда же Кусиков сообщает в письме Матвею Ройзману: «…О Есенине я не говорю только потому, что он слишком много говорит обо мне невероятного, небывалого и до ногтей предательски-лживого. Проще говоря, этот озлобленный человек делает специфически есенинские штучки».
Меньше всего хотелось бы выступать третейским судьёй бывших друзей и поэтов, однако неизбежно придётся констатировать: в таком виде Орден имажинистов существовать точно не мог.
В апреле Есенин направил товарищам-имажинистам открытое письмо, что отказывается публиковаться в «Гостинице…», используя при этом, что и говорить, сомнительную аргументацию: «…капризно заявляю, почему Мариенгоф напечатал себя на первой странице, а не меня».
Никаких других доводов приведено не было.
Объективных и очевидных причин для ссоры Есенина и Мариенгофа — нет.
Иногда звучит утверждение, что, пока Есенин был за границей, Мариенгоф должен был передавать его сестре Кате долю с продаж в книжной лавке, но жадничал, и вернувшийся Есенин с ним вдрызг разругался. Об этом, к примеру, писал в мемуарах Матвей Ройзман. Но и он признавался, что имажинисты с введением нэпа начали беднеть, книжная лавка обанкротилась, Мариенгоф делился с Катей, чем мог, сам при этом едва сводя концы с концами. В письмах Есенину за границу, взяв иронический тон делопроизводителя, Мариенгоф отчитывался: «Есенинские родственники тоже в порядке и здравии. Магазинские дивиденды получают полностью. Катюшу встречал два раза».
Более того: если бы они поругались из-за этих денег, то следующие полгода не общались бы самым тёплым образом. Есенин, как мы помним, несколько месяцев после возвращения носился с идеей приобрести на двоих с Мариенгофом квартиру, о чём сообщал каждому встречному. Так что Катя и книжная лавка точно ни при чём.
Самой весомой причиной их ссоры стало банкротство «Стойла Пегаса», которое Мариенгоф затеял, пока Есенин куролесил в Ленинграде с молодыми имажинистами.
2 мая Сахаров напишет из Ленинграда Бениславской, что в ликвидации «Стойла Пегаса» Есенин подозревает Мариенгофа, собравшегося за границу и изыскивающего средства на вояж.
Спустя пару дней Есенин пишет Гале о том же: «Со „Стойлом“ дело не чисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или Вы делайте отсюда выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах — опасней, так что напрасно радуетесь закрытию. А где мои деньги?»
За давностью лет в ситуации разобраться не так просто. Тем не менее очевидно, что лучшие дни «Стойла…» давно миновали. Поэтические концерты проводились там крайне редко. Сам Есенин в кафе постоянно обедал, но не выступал. Публики стало в разы меньше, в том числе и потому, что в Москве открылось множество иных заведений.
То, что Мариенгоф что-то утаил от Есенина, документально никак не подтверждено — тема эта как появляется в начале мая, так потом и затихает без каких-либо проверок бухгалтерской документации. Наскоблить с этой сделки явно было нечего: скорее всего, «Стойло Пегаса» начало работать в убыток и не могло содержать персонал.
За пару недель до этого скандала в парижской газете вышла большая статья Михаила Осоргина про имажинистов, звучавшая как эпитафия:
«Была в Москве кучка мальчиков, способных, бойких, беззастенчивых любителей скандалов и рекламы: Мариенгоф, Есенин, Шершеневич, Ивнев, Грузинов и др. Ломали язык, эпатировали буржуев, искали рукоплесканий, иногда давали и что-то дельное. Подвизались, главным образом, на подмостках „Стойла Пегаса“, в Москве на Тверской.