Есенин пишет теперь в первую очередь не для того, чтобы поделиться сильнейшей, почти музыкальной эмоцией, но чтобы негромко, вполголоса, поразмыслить.
Он именно что думает стихами. Задаётся вопросами отнюдь не риторическими, а самыми простыми, человеческими.
Лирический герой сообщает, что не был в родной деревне восемь лет, получается — с 1916 года; уезжал из той, прежней, деревни, а возвращается в советскую.
На улице у встречного старика спрашивает, где живёт Есенина Татьяна.
Старик в ответ: «Добро, мой внук, / Добро, что не узнал ты деда!..»
В доме у сестёр рассказчик видит портрет Ленина, вырезанный из календаря. Сёстры-комсомолки все иконы из горницы повыкидывали. Дед на них сердит и молиться ходит в лес — осинам.
…Ах, милый край!
Не тот ты стал,
Не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеётся рот…
(Попадись в иные времена на глаза педанту-критику словосочетание «смеётся рот» — выпотрошил бы автора за незнание русского языка; но Есенин — гений, умеющий создавать конструкции, дающие идеальную зрительную картину, пусть и с нарушением филологических канонов.)
Отца в этом стихотворении нет.
В жизни был, а в стихах — отсутствует.
И в этих, и во всех последующих «маленьких поэмах» о деревне тоже.
Только однажды, в «маленькой поэме» «Письмо от матери», выяснится, что отец всё-таки присутствует за кадром: мать просит привезти ему из Москвы «порты».
Можно вообразить себе, как печальный, стареющий Александр Никитич читал всё новые и новые стихи сына: вот дед появился, вот Татьяна — жена, вот Шурка… даже собака — и та есть. Вот ещё одно: снова Татьяна, Шурка, дед… Да что ж такое?!
И вот дождался — «…отцу купи порты».
Пока сына нет, без портов отец ходит по деревне. Ну, хорошо. И на том спасибо…
Есенин с Сахаровым пробыли в Константинове три дня и на четвёртый уехали в Москву.
* * *
Есенин обещал ранее съездить в Тверь на вечер памяти Ширяевца и слово сдержал.
9 июня в компании Клычкова, Орешина и тверского поэта Власова-Окского они отбыли туда.
Первое выступление было в городском парке, на открытой летней эстраде.
Безупречно одетый Есенин с тростью, в макинтоше, в серой шляпе появился на сцене, поражая всех своим видом, — на этот раз, спасибо Ширяевцу, трезвый как стёклышко; немного поговорил о вреде любых — хоть крестьянских, хоть имажинистских — группировок — и начал читать.
Сначала — посвящение Ширяевцу:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…
Присутствовавший в зале композитор Сигизмунд Кац, будущий автор многочисленных советских песен, рассказывал позже о реакции публики: «Что творилось… Аплодисменты, возгласы „браво!“, „бис!“, „ещё раз, просим!“. Многие украдкой вытирали слёзы и с нежностью смотрели на поэта. <…> Выступление поэта закончилось „Письмом к матери“, вызвавшим бурную овацию многочисленной аудитории. Долго не отпускали Есенина со сцены. Он не кланялся, как другие поэты, стоял молча, немного ссутулясь, и вдруг, подняв руки, произнёс:
— После „Письма к матери“ я больше никогда ничего не читаю. До свидания! — и скрылся за кулисами».
Вечером того же дня было ещё одно выступление — в местном кинотеатре «Гигант». Есенин вышел первым — встретили овацией: выяснилось, что и в Твери его знают не хуже, чем в столицах. Он отчитал положенное и ушёл; но желание услышать его вновь было столь очевидным, что после всех остальных поэтов, включая многочисленных местных, Есенину пришлось выходить ещё раз и завершать концерт уже третьим за день выступлением.
Под конец, как бывало уже не раз, публика сорвалась с мест, сгрудилась вокруг сцены и стояла совершенно заворожённая.
Не отпускали, пока голос не пропал.
Заехав на четыре дня в Москву, порешав издательские дела, Есенин снова собрался в Ленинград — а куда ещё?
Чёрт бы с этими масонами — зато там новые славные друзья и публика, которая ещё не так близко знакома, как московская.
И снова по тому же кругу: заселился у Сахарова; имажинисты хороводят вокруг; визиты к Николаю Клюеву в его комнатку на Герцена, привычные подтрунивания друг над другом; Чапыгин, Зощенко, питерские издатели, редакции журналов…
Огромной компанией навестили в Детском (бывшем Царском) Селе — наконец-то, столько лет прошло! — Иванова-Разумника.