Говорящие убитые комиссары, кто простреленный, кто зарубленный, — тот ещё сюжет; но в 1924 году он ещё не имел оттенка тривиальности, который может почувствоваться сегодня.
Можно воспринимать эти стихи как дань поэта для занесения его имени в советские литературные святцы; однако здесь присутствует особый мотив: погружаясь в эту тематику, он сам, кажется, заражался верой в то, что говорит и пишет.
У Есенина потом будут с тайной приглядкой переспрашивать, ловя его во хмелю, как он относится к своим советским вещам. Он неизменно будет отвечать: это всерьёз, и я их ценю.
Безусловно, с точки зрения поэтического мастерства «Баллада о 26» не может сравниться с «Исповедью хулигана» или «Сорокоустом». Но тут иное: он чувствовал душевное обязательство строкой и словом вложиться в ту правду, за которую погибли люди.
Они умирали — а он развлекался в Москве с имажинистами и рассекал по России в салон-вагоне. Не сказать, чтобы Есенин раскаивался в своём образе жизни тех лет, но и не гордился.
Долг возвращал охотно, с внутренней сердечной мотивацией.
Увы, с комиссарами, на самом деле элементарно не справившимися в 1918 году с руководством Бакинской коммуной, всё оказалось сложнее, чем в советском каноне. Что, спрашивается, они делали под Красноводском, если они бакинские комиссары? А ничего — оставили город, попали в западню, были вывезены и убиты.
Недаром позже, в сталинские времена, бакинских комиссаров мягким движением выведут из числа общепризнанных революционных героев. Трагедию их отрицать не станут, но пафос вокруг этой истории притушат. В одной когорте с Чапаевым, Котовским, Щорсом бакинским комиссарам места не будет.
Но Есенин о том знать не мог, равно как и Маяковский, и Асеев, тоже внёсшие свой вклад в создание новейшей революционной мифологии о бакинских пусть не героических, но трагически погибших комиссарах.
* * *
Из гостиницы Есенин переехал к Чагину.
С какого-то времени его стали мучить жесточайшие приступы хандры.
Иногда до рассвета Есенин ходил по комнате, читая на память стихи и прозу.
Чьё-либо присутствие в такие ночи было обязательным.
К тому же и первое, ещё московское, и второе, здешнее впечатления от Чагина только усилились: он был сильный, добрый, весенний. Настоящий большевик, как они были задуманы, — жаль, далеко не все соответствовали замыслу.
Объяснение особенному чагинскому характеру вскоре обнаружилось — оказывается, и этот несгибаемый боец, секретарь ЦК компартии Азербайджана… писал стихи! Кажется, временами даже получше, чем Ионов, но всё равно, увы, из чужих слов собранные. Одно Есенину даже нравилось:
…Так — солнце, юг, благоуханье роз
И кипарисы, и узор магнолий.
Очарованье вечера. — И боли
В груди нет прежней… А наутро пёс
У ног завоет. Вынесут с постели…
Ах, где ты, где? Жива ли в самом деле?
Чагин публикует новые стихи Есенина в «Бакинском рабочем», платит ему по максимальной гонорарной ставке — рубль за строчку.
Учитывая, что в «Балладе о 26» строчки очень короткие, выходили весьма ощутимые по тем временам суммы.
Чагин отказался публиковать только посвящённые ему «Стансы» — новую «маленькую поэму»:
…Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Быть настоящим,
А не сводным сыном
В великих штатах СССР.
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулёвке.
……………………
Дни, как ручьи, бегут
В туманную реку.
Мелькают города,
Как буквы на бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку.
В стихию промыслов
Нас посвящает Чагин…
Редчайший для Есенина случай — упоминание в стихах реального человека и товарища не из поэтической среды.
Чагин казался ему самым достойным проводником в марксизм и вообще во всю эту большевистскую науку. И даже отказ публиковать «Стансы» только укреплял симпатию (Чагин пожал плечами и сказал, что не может во вверенной ему газете дать стихи о самом себе — нескромно для большевика; тем более что эти стихи ухватят с превеликим интересом в любом другом журнале).
Есенин наконец вылез из долгов и даже получил возможность возобновить помощь родне.
Ему самому деньги тут были почти не нужны: поили, кормили, повсюду возили и веселили.
На двух фотографиях с Чагиным, сделанных тогда, Есенин — заметно поправившийся, круглолицый.
С Чагиным Есенин договорился, чтобы тот брал к публикации стихи ещё двух поэтов — Орешина и Казина — и тоже платил им по рублю за строку.