Лучше, чтобы его вообще не было.
Один за другим представители молодой пролетарской поросли требовали изгнать Есенина из их изданий.
Семёну Родову, читавшему доклад от имени правления Всероссийской ассоциации пролетарских писателей, пришлось напомнить участникам совещания, что поэма Есенина заняла семь — всего семь! — из более чем тысячи страниц «Октября». Чего вы так всполошились? Пусть будет!
Недовольные всё равно фыркали и пожимали плечами: если он будет — даже на семи страницах — тогда со временем никого больше не будет…
Примерно так и случилось.
Пролетарская революция была великим деянием, но от пролетарской литературы и прочей комсомолии не осталось практически ничего.
* * *
На Кавказе Есенин впервые обретает статус государственный, впоследствии в целом характерный для главных советских поэтов. Пожалуй, только для советских и характерный.
Объяснение тому достаточно банальное: большевики творили новейшую мифологию, которая должна была в кратчайшие сроки сравняться со всей предыдущей мифологией, в том числе с Церковью, и даже перевесить её.
Большевикам нужны была своя песня, свой сказ, своя притча, чтобы их герои и победы стали национальными.
А значит, всерьёз были нужны поэты.
Большевики не мимикрировали под исторических персонажей — они чувствовали себя вершителями истории и желали быть немедленно, почти фотографически, запечатлёнными. Не столько собственного тщеславия ради, столько для рывка вперёд и выше.
Для Есенина государственный статус означал не только возможность публиковаться в центральных большевистских большетиражных изданиях, получая за это более чем весомые гонорары, на которые он мог жить сам и содержать двух сестёр в Москве, но и вовлечённость в саму среду большевистского руководства.
Это были уже не походы к Луначарскому, Каменеву, Калинину или Троцкому с теми или иными просьбами. Его стали звать в их круг как равного — и он чувствовал там себя вполне комфортно.
В середине февраля случайные свидетели наблюдают весёлого Есенина, приехавшего из Батума в Сухум: компанию ему составляют председатель ЦИК Абхазии С. Чанба, нарком земледелия Абхазской АССР В. Агрба, военный комиссар Абхазии К. Инал-Ипа.
Начальство возится с Есениным как с национальным советским достоянием. Они вместе проводят время в Доме отдыха имени Серго Орджоникидзе.
18 февраля из Батума Есенин возвращается в Тифлис.
Что-то внутри подсказывает: нажился, хватит Кавказа — последний загул с абхазским начальством вполне насытил впечатлениями.
К тому же выясняется, что Лившиц отбыл по делам в Москву, а значит, на авансы и гонорары рассчитывать не приходится. Более того, и Чагин из Баку тоже уехал в столицу.
В Персию, правда, Есенин так и не съездил; но «Персидские мотивы» и так понемногу пишутся, значит, Персия может подождать.
Зато «Анна Снегина» лежит в чемодане — жаром пышет от свежести.
25 февраля из Тифлиса Есенин отбывает в Баку. Там самое высокое начальство приобретает ему самый дорогой билет; он усаживается в вагон первого класса в компании одного видного бакинского большевика и руководителя первого уровня и — домой!
1 марта в Москве на Курском вокзале его встречали, вне себя от радости, Галя Бениславская, Катя Есенина и ухаживающий за ней давний знакомый — поэт Василий Наседкин.
Сразу едут к Бениславской — на угол Никитской и Брюсовского, в дом 2, всё в ту же квартиру 27.
Есенин вернулся счастливый, довольный и даже живот наел, в 29 лет. Абхазские начальники — они такие: откормят на месяц вперёд.
С лёту Есенин начинает вникать в литературные дела. Сколько тут всего произошло, пока его не было! Едва ли не больше, чем за время зарубежной поездки.
Имажинисты — погибали.
Журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» закрыли.
Мариенгоф, Шершеневич, Ивнев, Ройзман выпустили на четверых сборник «Имажинисты», реакции на который не было никакой.
Даже Эрлих — и тот сказал лениво: «Плохие стихи на хорошей бумаге».
Это была последняя имажинистская антология.
От шумной их популярности осталась только лёгкая дымка.
В открывшиеся за минувший год советские журналы — «Октябрь», «Звезду» и, наконец, «Новый мир» — потоком шли рукописи; книжек, поэтических и прозаических, год от года выходило всё больше; удержаться на этих волнах бывшим есенинским собратьям было невозможно. Вчерашние держатели акций разом обратились в старообразных, озадаченных персонажей.