Смириться с этим не смог никогда.
* * *
На далёкий путь требовались большие деньги — надо было взять их где-то сразу большим куском.
Начал, наконец, конкретно обсуждать выход собрания сочинений в Госиздате, надеясь выторговать десять тысяч рублей.
Ещё продал «Анну Снегину» частному издателю Израилю Берлину — за тысячу рублей.
При средней зарплате даже по Москве в несколько десятков рублей — небывалые суммы.
Есенин задумался: а не купить ли сёстрам квартиру? (Не себе, а сёстрам! Чтобы девочки его рязанские сиротами не были! А он уж как-нибудь у сестёр спрячется.)
Обещанные деньги и полученная тысяча вскружили голову. И — пошли друзья сплошной чередой.
Наседкин — само собой.
Ещё из прежних Пётр Орешин, Иван Касаткин зачастили, из недавних Бабель, Всеволод Иванов и Борис Пильняк вновь оказались рядом. Пильняк познакомил с актёром Василием Качаловым, близко сошлись с ним; стихотворение про качаловского Джима Есенин напишет едва ли не на второй день после знакомства. Ещё заходил к Воронскому, читал «Анну Снегину» в большой литературной компании, но когда предложили обсудить, отрезал: «Вам учить меня нечему. Вы сами все учитесь у меня», — и был прав. Из молодых и новых — наконец, объявился Леонид Леонов, которого Есенин ранее читал и ценил: крепкий парень, очень одарённый; хотя и купчик — себе на уме, подзакрытый и не очень пьющий, но на язык ловкий — красочно говорит, едко.
Литераторам, артистам, музыкантам нравилось дружить с Есениным — что-то в нём было открытое, человеческое, славное; с ним неизбежно становилось весело, шумно, радостно: много вина, много песен. Постоянно находил каких-то знатоков русской народной, плясунов; всех принуждал слушать, любоваться, удивляться, сам подпевал, сам плясал…
С Есениным праздник не прекращался.
Но все названные и многие не поименованные после этого праздника возвращались к себе отлёживаться, отпаиваться водичкой и чайком, а у него один праздник сменялся следующим, день — новым, а третий день — очередным. Смотришь — через неделю Сергея хоть выжимай: пьян насквозь, и глаза не узнают никого.
Галя периодически запирала его и даже к телефону не разрешала подходить.
Сидел дня по два, по три, пока не возвращался в сознание.
Раскаивался, обещал и себе, и ей: всё, больше не будет, надоело.
Но хватало на день, на два, на три.
В трезвые дни опять затеялся разговор о журнале.
Название «Вольнодумец» теперь уже точно не годилось, нужно было придумывать что-то исконно русское.
Перебрали с Васей Наседкиным: «Новая пашня», «Загорье», «Стремнины», выбрали — «Поляне».
Прозу должны были тянуть всё те же: Пильняк, Иванов, Бабель, Леонов, Касаткин; с поэзией оказалось сложнее — надо было сбивать новый свой круг, а из кого? Из молодых поставил на трёх Василиев: Казин, Александровский — тоже из пролетарской молодёжи, но хватка вроде есть; ну и Наседкин, само собой.
Из старшего поколения, так и быть, Орешин. И Павел Радимов.
Поразмыслив, Есенин сам себе признался: журналом он лично заниматься не станет. Возиться с чужими рукописями, когда он и свои-то в порядок годами не может привести, — нет, невозможно.
А Наседкин для этого подходил: поэт умеренной силы, звёзд с неба не хватает, зато для редактора — идеальный случай: редактор не должен быть очень талантливым, у него тогда голова о другом болит; а этот — аккуратист, упрямец, с амбициями, и биография подходящая — всю Гражданскую провёл в боях и погонях.
Для веса ему — редколлегия: сам Есенин, Всеволод Иванов и Павел Радимов.
С более или менее продуманной идеей пошли вдвоём в Госиздат к заведующему отделом художественной литературы Николаю Накорякову, изложили пожелания; тот выслушал благосклонно и внимательно.
Но идею надо было двигать дальше, серьёзнее: заручаться поддержкой в самых верхах — не Троцкого, так Бухарина или Фрунзе, или ещё кого-то, а хоть бы и Сталина.
В который раз вспоминались имажинисты: ах, с ними всё-таки было проще — они тащили весь этот быт на себе; а тут всё надо было самому. У Васи хватки, может, и хватало бы, но его же не знал никто.
За всеми заботами волнение о деле Ганина поутихло.
День не взяли, два не взяли — значит, всё-таки нет этого списка правительства в бумагах.
* * *
Повстречался с Зиной Райх и навестил детей — подросли. Подарков не привёз.
С Миклашевской виделся — результат всё тот же: никакой.
Возвращался в смутной надежде, что здесь кто-то ждёт, как-то всё поменяется… Ждала, между тем, одна Галя — но её он не хотел.