Но умереть — это целая работа, с которой так просто не справиться, ещё постараться надо.
Как-то Есенин заявился с балалайкой к своему товарищу, скульптору Сергею Эрьзе, и целый вечер пел как заведённый частушки.
Его просили стихи читать — он в ответ только головой крутил и снова пел, и удивлял своим владением трёхструнным инструментом.
На другой день им с Эрьзей похмеляться было нечем, и они явились к Чагину (с балалайкой) — просить гонорар.
Чагин говорит:
— Денег в кассе нет, друзья мои, уходите.
Ах так? Тоже мне друг.
Два Сергея спустились под окна редакции.
Есенин уселся с балалайкой и начал петь частушки, и Эрьзя бегал вокруг со шляпой в протянутой руке и собирал подаяние.
В какой-то момент сотрудники позвали Чагина к окну. Глянул — и ахнул.
Послал за этими скоморохами секретаря, срочно.
Те, ухмыляясь, явились.
— Нате вам гонорар и пропадите пропадом.
Пропали, причём с концами.
Чагин отправил людей на розыски ненаглядного гостя. Вернулись ни с чем.
Нервы у Чагина были на взводе: приехал известный советский поэт — и куда делся? Выкрали?
Кто-то говорит: да они с Эрьзей мигрируют из селения в селение, изучают, так сказать, быт местных народов.
Через три дня оба вернулись, загорелые и пропитые насквозь.
Непонятно только, чего в этом больше — душевного веселья или того самого, Бабелем однажды подмеченного, предгибельного восторга.
Сойдёмся на том, что Есенина начало отпускать.
Решил ещё пожить.
Так Пушкин пережил казнь декабристов: ушёл в жуткий загул с Петром Вяземским. Потом очнулся и начал жить в своём отечестве.
…Кажется, Пушкин устремления своих товарищей разделял всё-таки больше, чем Есенин — затеи Ганина.
* * *
Первомайский праздник Есенин встречает в компании высшего начальства Азербайджана: секретари ЦК, высшие хозяйственные чины, военачальники.
Сначала было огромное шествие — общегородская демонстрация, а следом народные гуляния.
Всё это время начальство было с народом. Но всё ж таки окончательное празднование в своём кругу случилось на некотором отдалении — иначе желающих выпить с ними оказалось бы слишком много.
Чагин запомнит Есенина весёлым, довольным, разбитным, всем большевистским руководителям нравящимся.
Уже вечером Есенина везут на дачу Сергея Мироновича Кирова в Мардакянах, под Баку.
Киров встречает гостя самым радушным образом.
Есенин читает какие-то советские вещи, потом «Персидские мотивы» — и говорит, что цикл ещё не окончен.
Киров очарован стихами и выговаривает Чагину:
— Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзии Персии в Баку? Смотри, как написал! Как будто был в Персии! В Персию мы бы не пустили его — там опасно, мы боимся за его жизнь. Но ведь мы же тебе поручили создать ему иллюзию! Так создай! Чего не хватит — довообразит. Он же поэт! Да какой!
Здесь обращает на себя внимание фраза (переданная самим Чагиным): «…мы же тебе поручили».
Значит, большевистское руководство на самом высоком уровне было осведомлено о жизни Есенина на Кавказе и требовало создания для него максимально благоприятной обстановки.
Впрочем, что тут удивительного?
Неужели, не согласовав ни с кем, Лившиц в Тифлисе или Чагин в Баку стали бы в промышленных объёмах публиковать Есенина в главных печатных изданиях республик, платя ему небывалые гонорары и, более того, предоставляя ему все имеющиеся возможности для выступлений, поездок, встреч и отдыха?
Даже то самое пальто, хотя и не по размеру, Есенину выдал Азербайджанский совнарком из фонда Фрунзе.
Тогда ведь пальто — не то что нынче — целое имущество.
У самого видного начальства зачастую имелось тогда по одному пальто, по одному костюму, по одной паре обуви на сезон.
Есенин заботы эти видел и, насколько мог, невзирая на клубящуюся боль в сердце, ценил.
Что касается Кирова — встречей с ним был по-настоящему тронут.
Каменев выслушивал, Калинин сажал за свой стол, Троцкий осмысленно располагал к себе, Киров оказался просто душа-человек.
* * *
6 мая Чагин снова поместил Есенина в больницу Союза водников имени Никифора Рогова на обследование.