После писем Есенина в Москву о развивающемся туберкулёзе поползли слухи, что он едва ли доберётся в родные края живым. Но оказалось, что почти всё в порядке, имеются излечимые простудные явления в правом лёгком, на исправление которых были брошены лучшие медицинские силы республики.
Из больницы, спустя две недели, Есенина встречали азербайджанские поэты — со всеми вытекающими.
Ночью случайные свидетели могли наблюдать через распахнутое окно первого этажа весьма своеобразную картину: Есенин со стеком в руках слушает стихи местных сочинителей и, если ему не нравится слом ритма или музыкальный строй, бьёт провинившегося стеком по голове.
Дошло до того, что, получив очередной и на редкость болезненный удар, кто-то бросился на Есенина с кулаками; на помощь к восставшему пришли остальные, накопившие обиды, и Есенина едва не выкинули в окно.
С трудом остановились в самый последний момент.
Остыв, побратались и продолжили праздник.
На следующий день в Баку МХАТ давал спектакль «Царь Фёдор Иоаннович» с Качаловым в главной роли.
Есенин — естественно, налившийся до бровей, — отправился к своему товарищу, причём не в зрительный зал, а сразу за кулисы.
По дороге столкнулся со сторожем, который отстоял вход и Есенина не пустил.
Качалову, однако, доложили, что у служебного входа его ждёт человек, который не только сторожа называет «сукиным сыном», но и всех, кто появляется из дверей, тоже, и если выйдет Качалов, то и его наверняка.
Качалов прямо в царском одеянии выскочил на улицу — там сидел Есенин, отчего-то с четырьмя розами, которые явно сорвал где-то по дороге; все пальцы кровоточили.
Две розы он подарил Качалову, а ещё две — Константину Станиславскому, с которым Качалов спешно познакомил его за кулисами, а сам убежал на сцену.
Когда Качалов вернулся, Есенин почти без голоса читал Станиславскому стихи.
Тот с расширенными глазами слушал.
24 мая Есенин написал:
…Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!
В последний раз я друга обниму…
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
25 мая — как обычно, скоропалительно — уехал.
Провожать его на вокзал пришло множество людей.
Очевидцы пишут: Есенина целовали столько товарищей и подруг, что в какой-то момент начало казаться, будто его целуют все, находящиеся на перроне.
С ангелами положено прощаться, если они улетают.
С ним двинулся в Москву двоюродный брат Чагина Василий Болдовкин.
Тем же поездом возвращалась с гастролей целая труппа артистов. Они потянули Есенина в вагон-ресторан. Болдовкин пытался его отстоять, но удавалось недолго.
Спустя полсуток Есенина принесли вусмерть готового.
Вроде бы уложили его, наконец, спать; но он просыпался, искал собеседника и начинал сыпать шутками, экспромтами и шарадами — лишь бы его не оставляли.
С трудом, со второй попытки, под утро успокоили.
Болдовкин и самые заботливые из артистов тихо вышли и сели в соседнем купе обсуждать: что же с нашим ангелом делать, как его уберечь от бесконечного веселья?
Тут вдруг резкий рывок поезда… Первая же догадка оказывается верной: Есенин встал — ему что-то примнилось — и сорвал стоп-кран.
Прибежали проводники, кондукторы, начальник поезда.
Есенин сразу же больно ударил себя кулаком в грудь: я.
Переспрашивали: зачем, зачем? Объяснения всякий раз придумывал новые.
Сначала говорит: подумал, что сосед по купе Болдовкин выпал из дверей.
Потом признался, что впал в панику, уверенный, что едет в никуда, один, и все его забыли.
Есенину выписали штраф в 50 рублей.
Поезд из Баку шёл тогда через Харьков.
В Харькове к Есенину явилась с визитом целая паровозная бригада.
Он, осознавая, что пришли по его душу, сразу говорит:
— Я знаю, знаю: штраф с меня. Денег нет, но я заплачу сразу же, как вернусь.
Ему в ответ самый старший:
— Нет-нет, не беспокойтесь. Я машинист. Я узнал, что виновником происшествия был поэт Сергей Есенин. Я читаю вас. Вот — я принёс протокол. Порвите. Я нагоню утерянное время.
Есенин смущённо разорвал протокол.
В оставшиеся до Москвы дни — не выпил ни капли.
* * *
Николай Накоряков из Госиздата, к которому Есенин некоторое время назад обращался с идеей то ли журнала, то ли альманаха, согласовал вопрос у партийного руководства и наложил на его прошение резолюцию: давайте издадим один номер — а там посмотрим: если хорошо получится — мы не против.