Пьянство давно уже не было для него отдохновением.
Оно было адской, на износ, работой.
Ни одной большой вещи в этом году написано не было.
Несколько раз он рассказывал знакомым, что задумал и скоро напишет роман. Но никакого романа написать Есенин был не в состоянии.
Всего в 1925 году им будет создано 58 стихотворений и три «маленькие поэмы» — по сути, тоже стихотворения.
61 вещь. По одному стихотворению в шесть дней. На стихотворение у него уходило полчаса-час. Раз в шесть дней находил на это время.
Нет ни малейших оснований утверждать, что подобная работоспособность исключает совершенно очевидный, суицидальный есенинский алкоголизм.
Действительно, были годы — скажем, в имажинистский период, — когда Есенин писал меньше, чем в 1925-м. Но тогда он работал больше: торговал в книжной лавке на Никитской, постоянно выступал в «Стойле Пегаса», занимался изданием книжиц — своих и товарищей по ремеслу, решал множество разнообразных дел, не имея никаких помощниц вроде Бениславской и Берзинь.
Теперь, имея возможность публиковать стихи в советских газетах по высшей гонорарной ставке, он не работал больше нигде, последовательно добивая себя на получаемые со стихов рубли.
…Гоняет себя по всей Москве, пьёт чёрт знает что чёрт знает с кем, а ранним утром сидит на мостовой и рыдает — это что вообще, вы понимаете?
Это человек сам с собой прощается, вот что.
* * *
В первые дни июня к Есенину явилась целая делегация из Константинова — звать на свадьбу двоюродного брата Александра Ерошина.
Братьев своих Есенин толком не знал: они и в детстве-то не очень дружили, а сейчас — взрослые мужики, что у них общего? Ничего.
Ну, родня и родня, невидаль какая; тут родных детей не видишь — а к братьям будь добр явиться да ещё улыбайся там, как будто всем рад.
Есенин отказывался: не хочу, некогда, не поеду.
Но там, в Константинове, родственники, видимо, целую сходку провели и совместно решили: надо заманить нашего знаменитого Серёжу — будет на свадьбе украшением; так что, пока согласия не даст, не возвращаться.
Уговоры длились двое суток.
Под вечер второго дня Есенин сдался: ладно, приеду. Только не один. С друзьями. С лучшими друзьями.
Заручившись многократно и на все лады повторенным клятвенным обещанием, делегаты отбыли.
7 июня на Казанский вокзал выдвинулись те, кто на уговорах присутствовал, а значит, нёс за есенинское решение личную ответственность: Галина Бениславская, Василий Наседкин и, само собой, Катя Есенина; а также те, кто Есенина в многодневном загуле не оставлял: Василий Болдовкин, Константин Муран, Александр Сахаров, Иван Старцев…
Сидели в пивной, пили пиво с раками и сушками — подавала симпатичная девушка Лёля.
Всем присутствующим она понравилась, и они ей, видимо, тоже.
Кто-то — кажется, Старцев — предложил:
— Лёля, бросьте вы эту работу, поехали с нами. Да?
— Да, — сказала Лёля, сняла фартук и оставила пивную навсегда.
К вокзалу явился ещё и… гармонист, — его специально нашёл и вызвал Есенин.
Получилась уже готовая свадьба, которая зачем-то двинулась в сторону другой свадьбы.
Запас горькой, впрок закупленной Есениным за несколько дней до отъезда, был огромен.
Всю дорогу шумели, пили, слушали гармонь.
У Наседкина был звонкий голос, отличный слух; Есенин обожал, когда он пел.
Хорошо было.
В Константинове начался сущий ужас.
Есенин всё время был не просто пьян, а безобразно пьян.
Без конца задирался и пытался то с тем, то с другим устроить драку.
Друзья вскоре обессилели, пытаясь урезонить Серёжу. Оставалась одна Бениславская, — но и та уже не справлялась, тем более что при первой же возможности Есенин сбегал, прятался и вдруг объявлялся в совершенно неожиданном месте, с новой затеей, втрое хуже прежних.
Когда его гнали со двора, начинал с улицы бить окна.
Родня прокляла тот день, когда им взбрело в голову пригласить его.
На него смотрели, как на бесноватого.
Обескураженный отец повторял, глядя на сына:
— Боже мой, Боже мой! Вскую оставил мя еси?