Ту, имажинистскую механическую игру Есенин вскоре забросил: стало ясно, что сознание справляется с поэтической задачей много лучше.
Здесь на сознание не было ни малейшей надежды: он никого не любил, и фарту взяться было неоткуда, даже если бы фамилий было не две, а дюжина.
Однако в Госиздате, где Есенин появлялся чаще всего, в связи с подготовкой собрания стихов, заметили: целых две недели подряд он был — по крайней мере днём — трезвым, ходил в белом костюме, говорил о скорой свадьбе.
У большинства знавших Есенина всё это вызывало весьма смутные чувства в диапазоне от сарказма до грустной иронии — всякий разумный человек понимал, что ничем хорошим это не закончится.
Дурные предчувствия получили до обидного скорое подтверждение: вот уже Есенин опять нечеловечески пьян, белый костюм порван и грязен; растирая слёзы кулаком, кричит: к чёрту все эти свадьбы, всех этих жён!
Днём позже с Толстой помирился. Но на что она вообще надеялась, едва ли можно понять.
Как совладать с этим, как Айседора говорила, «ребёнком»? Представляла себе, что, подобно своей полной тёзке, будет служить этому, в стремительно редеющих и сереющих кудрях, константиновскому Льву Николаевичу?
Здесь побег предполагался куда более скорый.
И финал побега — не менее беспощадный.
12 июня Есенин случайно встречается с Бабелем. Тот день спустя в письме знакомой рассказывает: «Он вправду очень болен, но о болезни не хочет говорить, пьёт горькую, пьёт с необыкновенной жадностью, он совсем обезумел».
В июне, материнским сердцем чувствуя худое, вдруг явилась из Константинова Татьяна Фёдоровна.
Сразу пошла в дом Толстой, зная от дочерей, что Сергей хороводится уже с этой, а не с отставленной Галей.
Пыталась вразумить его, но закончилось всё очень скоро: через 20 минут Есенин выгнал мать прочь.
Она поехала в Марьину Рощу к гадалке, которая якобы заговаривала пьянство.
Ну а что ещё могла мать, рязанская крестьянка? Она точно знала, что алкоголь его убьёт.
Известен случай: в юности Есенин как-то перепил — и стал умирать. На счастье, рядом оказалась Татьяна Фёдоровна. Схватив бутылку, она начала бить умирающего сына по пяткам. Через минуту у него изо рта пошла пенистая дурная жидкость. Ещё через минуту он пришёл в себя.
В следующий раз, знала мать, её рядом не окажется.
* * *
17 июня долгие переговоры с Госиздатом, наконец, завершились.
Есенин заключил договор на собрание сочинений: десять тысяч строк, по рублю за строку, аванс две тысячи, далее — по тысяче рублей в месяц. Выплаты завершились бы только в марте 1926 года.
Теперь Есенин мог вообще ни о чём не беспокоиться — работать и жить размеренной, более чем обеспеченной жизнью.
Средняя советская зарплата по стране составляла тогда 46 рублей. Квалифицированный инженер получал 200 рублей, директор завода — 300; это были самые высокие оклады. Для партийных работников был установлен максимум в 175 рублей, больше которого управленцы партаппарата получать не имели права.
Так Советское государство обходилось с поэтом Есениным: как иногда пишут, со света сживало.
Собрания сочинений купили только у двух поэтов; второй — Маяковский. Никто иной — ни Клюев, ни Пастернак, ни Ахматова — и мечтать о таком не посмел бы; пролетарским сочинителям подобное вообще не грозило. Разве что Демьян Бедный выпускал многотомные собрания — но на то он и Демьян.
23 июня Толстая подала на развод с пребывающим за границей Сухотиным.
Путь свободен: пожалуйте жениться, Сергей Александрович!
В тот же день Есенин, и так ночевавший у Толстой через день, перевёз вещи от Наседкина к ней.
Дом в Померанцевом переулке — чудесное место в центре Москвы, с удобным балконом — покуривай себе да любуйся на храм.
Правда, в четырёхкомнатной квартире обитали ещё несколько человек: домработница Марфуша, жена двоюродного брата Софьи с двумя маленькими детьми и двоюродная тётка.
Но Есенину всё это было не в новинку: в Ленинграде он жил у Сахарова, в Баку у Чагина, в Тифлисе у Вержбицкого — и везде были маленькие дети, а периодически и другие родственники; о коммунальной квартире в Брюсовском и говорить нечего — там вообще все вповалку.
Хотел бы жить с Толстой — уж точно никакие её тётки, к тому же редко выходившие из своих комнат, ему бы не помешали.
Он себя через силу убедил: хочет.
Пошёл как-то гулять с Толстой; встреченная цыганка предложила ему погадать. — Ну, погадай.
У цыганки был попугай — он извлекал из кошёлки на свой выбор те или иные сюрпризы.