Никакого праздника не получалось. Он был мрачен.
В какой-то момент взял гитару и спел: «Есть одна хорошая песня у соловушки…»
Про песню панихидную по его головушке.
Впечатления были настолько сильными, что друзья бросились его целовать, гладить, обнимать.
Потом вдруг исчез — все подумали, что сбежал с праздника.
Хозяйка дома тихо нашла Либединского и шепнула: он в соседней комнате, тебя зовёт.
Либединский прошёл туда.
Есенин рыдал.
— Что с тобой? — не понял Либединский.
Его позвали не как самого близкого, а как самого чужого в этой компании.
Что скажут близкие, Есенин и так знал.
Но, может, этот нашёл бы другие слова — такая была надежда.
— Ничего не выйдет, — повторял Есенин, задыхаясь от плача.
— Из чего? — ошарашенный, переспрашивал Либединский.
Что должен был ответить Есенин? «Из моей жизни»? Он ведь об этом рыдал.
Но разве так скажешь?
— Из этой чёртовой свадьбы.
— Так не женись, — простодушно сказал Либединский.
Никакого разговора не получалось. И не могло получиться.
Но всё равно поговорили.
— Так надо, — повторял Есенин. — Так надо.
Вытер слёзы. Вышли к гостям.
* * *
25 июля 1925 года Есенин и Толстая выехали на Кавказ.
Проезжая Таганрог, Софья пишет матери:
«Мама, дорогая, второй день к концу. Москва кажется дьявольским, кошмарным сном. Будущее в тумане. А настоящее удивительное — так тихо, тихо, спокойно и дружно. Едим, спим и оба безумно счастливы отдыхом. Никакого пьянства, никаких разговоров, огорчений — всё, как в хорошем сне…»
Это ж надо довести до такого невесту: полтора дня не пил — и она уже вне себя от радости.
28 июля прибыли в Баку и вечером того же дня отправились на дачу Чагина в Мардакяны.
Чагин за рулём автомобиля.
У Софьи определённо имелся если не в широком смысле литературный, то как минимум эпистолярный дар: «Это 50 вёрст. Ехали ночью. У меня всё, как во сне, осталось. Сперва Баку — узкие, узкие улицы, плоские крыши, специфическая южная ночная толпа. Потом окраины, заводы, фабрики, рабочие посёлки и… промысла. Огромные нефтяные озёра и вышки. Лес вышек. Всюду огни, стук черпалок и лёгкие стройные силуэты вышек. Это сказочно красиво. Я думаю, что глаза всех русских художников плохо выбирают темы. И сколько их, вышек! Ужас! А потом огромная каменистая, голая, выжженная степь. Даль неоглядная, тишина, торжественность библейские, и медленно тянутся в город персидские тележки с фруктами… И все они расписаны разными красками и удивительными рисунками».
Доехали — и ахнули: дом с огромным садом, бассейнами и фонтанами.
Наверняка вся эта роскошь до революции принадлежала какому-то местному беку.
Толстая: «…удивительные Мардакяны — это оазис среди степи. Какие-то персидские вельможи когда-то искусственно его устроили. Теперь это маленькое местечко, вокзал узкоколейки, лавочки, бульвар, всё грошовое и крошечное. Старинная, прекрасная мечеть и всюду изумительная персидская архитектура».
Она пишет, что их сад — «самый лучший» в селении, что каждая клумба — как маленькое поле: астры, гвоздики, георгины, гортензии и т. д., и т. п.
По пути к даче — аллея огромных старых кипарисов.
Почти полная иллюзия Персии — Чагин выполнил-таки партийное поручение Кирова.
Начался отдых.
Играли в крокет, читали книги. Есенин много работал.
Ездили на пляж — три версты на узкоколейке.
Первое время Есенин был нежен и обходителен. «…подарил мне, — хвалилась Толстая матери, — резиновый чепчик для головы, жёлтый с украшениями, и он мне страшно идёт».
«Изредка в кино ходим — серые каменные стены, песок, скамейки, и небо открытое, и экран. Ужасно мне нравится».
Местная публика с характерным удивлением комментировала происходящее на экране — и эти реплики умиляли Сергея и Софью куда больше, чем сюжет фильма; чтобы не показаться грубыми, они хохотали в кулаки и вытирали слёзы.
Толстая сияла: вот! Вот ради чего она выходит за него замуж! Ради всего этого!
«Когда хотим вести светский образ жизни — идём на вокзал, покупаем газеты и журналы и пьём пиво. У нашего дома муравьи переселяются, и мы сидим над ними часами. У моего Сергея две прекрасные черты — любовь к детям и к животным».
Когда Есенин начинал скучать, он выезжал в Баку — Толстая его отпускала.
Два дня там пьянствовал в чёрную голову и возвращался отлёживаться.
Она за ним ухаживала. С ними время от времени жила жена Чагина Клара — помогала Софье вернуть жениха к жизни.