Выпала одна из лучших «маленьких поэм» «Сельский часослов»; затерялся ряд поздних сильнейших стихов: «Грубым даётся радость…», «Папиросники», «Воспоминание», «Неуютная жидкая лунность…», «Я иду долиной. На затылке кепи…».
Впрочем, ряд важнейших текстов Есенин мог выбросить осмысленно: скажем, «маленькую поэму» «Исус-младенец» — за очевидную религиозность, чудесное стихотворение «Прощание с Мариенгофом» — потому что о Мариенгофе не хотел вспоминать так нежно, а посвящённую Ленину «маленькую поэму» «Капитан Земли» — по той причине, что её обругал Чагин.
Наконец, «Чёрный человек», по объёму совершенно очевидно являющийся «маленькой поэмой», будет перенесён в третий том, к «настоящим» поэмам. Но и здесь очевиден замысел Есенина: по форме это большое стихотворение, а по сути — финал всего.
Василий Наседкин вспоминает, что любимой песней Есенина в ту осень была «Прощай, жизнь, радость моя…».
На четвёртый день Есенин понял, что от семейной жизни пора отдохнуть, и снова махнул в Константиново.
Жену — показать родителям — не взял.
Чего показывать-то.
Жена как жена. Прежних не видели, и эту незачем.
Через два дня вернулся.
* * *
В конце сентября Есенина снова видят в симптоматичной компании: Приблудный, Орешин. Ну и всё ясно.
Никто уже не понимал, что с ним делать.
Собрался консилиум подруг, друзей (без двоих вышеупомянутых), сестёр, бывших и действующих жён: пытались решить, как быть.
Как хотя бы уговорить его полечиться?
Нужно было снова искать такое место, чтобы не сбежал. Чтобы Ваня Приблудный не смог его навестить. Или, точнее, чтобы Есенин не сумел разыскать Ваню.
Тюрьма?
Что ещё, кроме тюрьмы?
Кто-то вдруг вспомнил, как Есенина выправляли за границей, в Германии, где доктор впервые его напугал: прекратите пить, а то умрёте.
И Есенин тогда на некоторое время остепенился. Сам про это говорил. Может, в Германию?
Там строго. Там немцы. Они ни капли спиртного не дадут. От них не убежишь. Да и куда он там денется — языка не знает, дорог не знает, ни одного знакомого поблизости нет.
Идея всем понравилась.
Убеждали друг друга: обратимся к советскому правительству, объясним ситуацию. Блока не начали вовремя лечить — умер. Сейчас и этот умрёт. С кем останетесь?
К Есенину с разных сторон стали подходить самые близкие: а может, поедешь? Серёж, пожалуйста. Отдохнёшь, поработаешь.
Даже Воронский подключился.
Евдокимов вспоминает:
«Как-то в октябре он горько и жалобно кричал на диванчике:
— Евдокимыч, я не хочу за границу! Меня хотят отправить лечиться к немцам! А мне противно! Я не хочу! На кой чёрт! Ну их к ебеням немцев! Тьфу! Скучно там, скучно! Был я за границей — тошнит от заграницы! Я не могу без России! Я сдохну там! Я буду волноваться! Мне надо в деревню, в Рязанскую губернию, под Москву куда-нибудь, в санаторий. Ну их к хуям! Этот немецкий порядок аккурат-вокурат мне противен!»
Но на другой день сам подумал: а может, и правда? Только не в Германию, а к этим… К гондолам.
3 октября, в день своего рождения, с ночи начавший пить Есенин сбежал от Сонечки и отправился к Миклашевской.
Раз Толстую видеть не хочется совсем — сейчас уговорим Августу.
Миклашевскую разбудила напуганная прислуга. Было восемь часов утра.
Она вышла.
Он был в цилиндре, сдвинутом на затылок, в одной лайковой перчатке (вторую где-то потерял), в туфлях на босу ногу — франт.
— Я пришёл вас поздравить — у меня день рождения. Поедемте вместе в Италию!
Она пожала плечами. Почему не в Австралию?..
Чтобы не приглашать его в дом, оделась и вышла с ним на улицу.
Прошлись немного молча.
Нет, и эта не спасёт. Хорошо, что не согласилась. Она бы возненавидела его ещё по дороге в Италию. Если бы его не ссадили с поезда. В Европе штрафом за сорванный стоп-кран не отделаешься.
Доведя Миклашевскую до цветочного магазина, Есенин купил ей корзину хризантем и, сняв цилиндр, откланялся:
— Простите за шум!
И пошёл своей дорогой. Из-под брюк были видны безжалостно голые ноги.
Есенину исполнилось 30 лет.
Прогуляв два дня, в ночь на 5 октября Есенин надиктует Софье Толстой сразу семь стихотворений о зиме.
(Зима подступала! Холод мертвящий! Последний цикл Есенина, стремительно написанный в тёплом октябре 1925 года, — зимний, белый, ледяной.)
Снежная равнина, белая луна.
Саваном покрыта наша сторона.
И берёзы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
* * *
В конце октября Есенин отпустил себя на волю.