Столь же несуетно в преддверии смерти вели себя и Пушкин, и Лермонтов; но они были сотню лет назад, а Блок — только что, почти на глазах.
Он показал, как это делается.
Связь Есенина и Блока была незримой, но неотвязной.
Блок будто бы проводил Есенина через всю его жизнь.
В своё время Блок встретил его из Москвы — «чистого, звонкого, голосистого» (блоковские эпитеты).
Теперь приходила пора встретить его снова: без чистоты, без звона, без голоса.
Это ничего. Это жизнь. Это смерть.
* * *
18 декабря Толстая в очередной раз пришла навестить Есенина, принесла ему домашние угощения, постиранное бельё.
Он отказался к ней выходить.
Подождала час.
Не вышел.
Возвратившись домой, она решает покончить жизнь самоубийством.
Пишет прощальное письмо:
«Я думала сделать это, ничего вам не объясняя, пусть бы вы думали, что это минута ненормальности, но зная, что вас замучают вопросы, сомненья, догадки и вы будете больше мучаться, чем если я скажу вам всю правду. Да, мама, я ухожу… я встретила Сергея. И я поняла, что это очень большое и роковое. Это не было ни чувственностью, ни страстью. Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Я знаю, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. И незаметно построила и для себя. Я всю себя отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один. Теперь я ему больше не нужна, и у меня ничего не остаётся. И самое страшное, у меня нет сил искать.
Если вы любите меня и если после смерти моей моя просьба вам дорога, то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чём не винить. Что от того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и любовь его всё покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива. Умирая, благодарю его и за всё его прощаю…»
Написав это, Толстая задумалась — а как это делается?
Верёвкой? В ванной? Ножом можно? Это удобно?
Измучившись, свернулась на кровати и снова рыдала.
Позвонили в дверь.
Принесли записку от Есенина.
Бросилась — всё лицо красное; раскрыла, замирая сердцем…
Там было написано: «Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и поэтому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно».
Всё это как-то разом её отрезвило.
Не то чтобы она, стеная, стала повторять: «Боже, какое ничтожество! Какой подонок! Какой идиот!» — нет.
Просто эта записка парадоксальным образом вернула ей рациональное сознание.
Пошла, выпила воды. Целый стакан, большими глотками.
— Да, действительно, ведь я его прописала.
Да, надо выписать.
К чему платить лишние деньги.
Пусть будут лишние деньги.
Пусть будут.
* * *
От Эрлиха пришла ответная телеграмма: «Приезжай ко мне — устрою».
Надо было срочно сматываться отсюда.
Всё равно ведь эти сволочи, работающие на дипломатического курьера Рога, доберутся до него.
Или Толстая опять придёт, будет рыдать.
Заявились недавно посыльные от Зины Райх — требовали денег на содержание детей. Если точнее — на содержание Тани. Знали, что, если упомянуть Костю, Есенин взбесится и будет орать про чужого ребёнка.
Всем надо только денег.
Родители недавно писали — им тоже надо денег.
Матери — на другого сына, наверняка.
И сёстрам надо денег.
Сначала Есенин уговорил отпустить его с врачом в Госиздат — по делам.
Отпустили.
Пришёл к Евдокимову и попросил никогда, никому, ни при каких условиях его денег не выдавать.
Вернулся с врачом обратно.
Но покоя всё не было.
19 декабря Есенин из клиники сбежал.
Оказалось, всё просто. Переоделся для прогулки. Смешался с толпой посетителей, выходящих за ворота, — и вот уже свободен.
Хорошо, когда ты не псих, а просто прикидываешься.
Просто прикидываешься.
Просто прикидываешься.
Из месяца в месяц…
Первым делом в ближайшей пивной с огромным удовольствием наелся капусты с пивом и отправился… правильно, к Мариенгофу.
Теперь у него опять был, можно сказать, друг: изломанный, как старая игрушка, найденная где-то за шкафом; в сущности, ненужный. Но… он такой один: можно сказать, из детства.
Прятаться Есенин решил у него.
В больнице объявили тревогу: пропал поэт, за него такие люди просили — и нет его. Позор.
Бросились искать.
Попросили помочь Матвея Ройзмана.
Тот обзвонил всех, у кого были телефоны, — Есенина нигде не было.