Но Ройзман уже догадывался, где Сергей может скрываться. Он же помирился с Толей…
Есенина вернули в больницу.
20 декабря его пришла навестить Берзинь.
Отведя её в свой кабинет, врач Александр Яковлевич Аронсон спокойно сообщил:
— Сергей Александрович неизлечимо болен, и нет никакой надежды, что он поправится.
Она трижды переспросила.
Аронсон трижды повторил: надежды нет.
В истории болезни у Есенина значилось: белая горячка и алкогольный галлюциноз.
Матвей Ройзман вспоминал, что Аронсон в разговоре с ним назвал диагноз: «ярко выраженная меланхолия». Сегодня это называется маниакально-депрессивным психозом или биполярным расстройством личности.
21 декабря Есенин вновь самовольно покинул клинику.
Через пару часов уже был полноценно пьян.
Напившись, снова заявился к Евдокимову — тот вспоминает: «…злой, крикливый», — и уже не на словах, а в письменной форме затребовал никому его денег больше не отдавать.
От десяти тысяч рублей — колоссальной суммы гонорара за собрание сочинений — оставалось всё меньше.
Есенин ухитрился в кратчайшие сроки прогулять по тем временам целое состояние.
Вечером того же дня его видели в двух местах.
Сначала на заседании правления Союза писателей.
Поэт Семён Фомин: «…в 11 часов вечера в Доме Герцена я читал свои стихи. Неожиданно вошёл расстроенный чем-то, удручённый Есенин. Сел у входа, послушал минут пять, несколько раз пытался что-то сказать».
Сказать ничего не получалось. Есенина увели.
Писатель Семён Борисов: «В клубе, внизу, я нашёл Есенина. Он сидел за столом, уронив на руки взлохмаченную голову. Когда я подошёл, он поднял на меня голову, и более жуткого, истерзанного, измученного человеческого лица я не видел… Глаза были совершенно красные, веки опухшие, щёки совершенно втянулись, кожа была грязно-жёлтого цвета. Безумным блуждающим взором посмотрел он на меня…»
По дороге в Померанцев переулок Есенин с кем-то подрался и попал в милицию.
Отпустили без протокола.
* * *
По большому счёту есть два варианта реакции современников на отъезд Есенина в Ленинград.
Первая — чуть ироническая — от Василия Наседкина, как бы пересказывающего планы Есенина: «В Ленинграде он, возможно, женится, только на простой и чистой девушке. Через Ионова устроит свой двухнедельный журнал, будет редактировать, будет работать».
Никакого журнала «через Ионова» быть не могло в принципе — Ионов таких вещей не решал. О «простой и чистой девушке» умолчим: кому здесь нужна ирония…
Вторая — удивлённая и горькая — от Воронского: «Перед отъездом в Ленинград я спрашивал его по телефону, зачем он едет туда, но внятного ответа не получил. Правда, он был нетрезв».
Самая спокойная, констатирующая факт, реакция у Анны Изрядновой: «Видела его незадолго до смерти. Сказал, что пришёл проститься. На мой вопрос: „Что? Почему?“ — говорит: „Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное умру“».
Попросил её беречь и не баловать сына.
В ночь на 23 декабря Есенин ещё раз появился в Доме Герцена.
Застал компанию литераторов. За столом сидели издатель Сергей Поляков, сын коменданта Дома Герцена Константин Свирский, поэт Евгений Сокол.
Есенин опять был пьян; когда наливал себе вино — руки сильно дрожали.
Однако внимательно всех оглядывал.
Выглядел, как всегда в последнее время — чудовищно.
Что-то говорил — о себе, о Ширяевце, о поэзии; потом задал один вопрос:
— Умру — жалеть будете?
Когда ресторан стал закрываться, потащил Сокола с собой — благо, тот оказался соседом по переулку и ему несложно было зайти.
— А как жена? — спросил Сокол.
— Никак, — сказал Есенин. — Мы разводимся… Пойдём.
Было нужно, чтобы кто-то находился рядом. Чтобы не ложиться к Соне в кровать. Чтобы не повеситься раньше времени. Чтобы не воткнуть себе нож в горло на кухне.
Сидели за столом, ощущения были тягостные, еле двигался.
Иногда надолго замолкали, Есенин даже, кажется, задрёмывал — Сокол поднимался, чтобы тихо уйти; но хозяин тут же встряхивал головой, поднимался, усаживал гости:
— Ещё посиди, ещё. Что ты хочешь? Если устал — ляг вот здесь на диван…
— Серёж, у меня дом рядом.
— Нет-нет, побудь здесь. Ещё немножко.
Сокол еле-еле уговорил отпустить его в шесть утра.
— Постой здесь, — попросил Есенин, когда Сокол уже обулся.
Вдруг выяснилось, что в доме спит сестра Есенина Шура.
Есенин разбудил её, вывел, полусонную, на кухню и только тогда сказал Соколу: