— Иди. Привет.
Около девяти проснулась Софья.
Увидев, как она прошла из комнаты в ванную, Есенин тут же оделся и ушёл из дома.
Проспавший урывками в лучшем случае часа полтора, он отправился в Госиздат — забирать очередную часть гонорара.
Евдокимов сказал, что деньги будут только после обеда.
В очередной раз обсудили верстающееся собрание сочинений. Евдокимов пообещал выслать гранки. Спросил, будет ли автобиография.
Есенин отмахнулся:
— Я писал автобиографии… Всё ложь, Евдокимыч, ложь!.. Любил, страдал, пьянствовал… Обо мне напишут ещё!.. Напи-ишут!
Кажется, эта фраза ему понравилась самому, и за этот день он повторил её ещё то ли дважды, то ли трижды.
В Госиздате работал писатель Александр Тарасов-Родионов; Есенин сообщил и ему, утащив в пивную:
— Обо мне напи-ишут! Ой, напишут!..
Третьим, кто услышал этот рефрен, вроде бы оказался Василий Казин, хотя, возможно, пересказывал со слов Евдокимова.
Дождавшись, наконец, открытия кассы Госиздата, Есенин пристроился в очередь, где уже стояли в числе прочих Пильняк, поэты Герасимов и Кириллов.
«Я заметил, — вспомнит Кириллов о Есенине, — что он чрезвычайно возбуждён, глаза лихорадочно блестят, движения резкие и неестественные. Я намеренно не подходил к нему, зная, что говорить с ним будет и трудно, и неприятно. Но Есенин сам увидел…»
Евдокимов:
«Он обнял попеременно Пильняка, Герасимова, меня, расцеловались… Я шутливо толкнул его в спину „для пути“.
— Жди письма, — сказал, уходя, Есенин и, свесив голову на грудь, заковылял к выходу пьяными нетвёрдыми шагами».
— Ну, прощайте, — сказал всем, оглянувшись.
Напротив Камерного театра — судьба подгадала, чтобы не расстались, не простившись, — встретил Мариенгофа.
Тот, сидя на скамейке, ждал свою Никритину.
Помолчали минуту.
Предполагается, что в пространстве звучала незримая музыка; но нет — ничего не звучало. Было холодно и неприятно.
— Пойду с ним попрощаюсь, — сказал Есенин.
— С кем, Серёж? — спросил Мариенгоф, ёжась.
— С Пушкиным.
Они кивнули друг другу. Не целоваться же!.
В пять вечера Есенин вернулся в Померанцев.
Ходил туда-сюда злой, собирал вещи, не глядя в глаза Софье и даже с Шурой не общаясь.
Софья несколько раз порывалась помочь.
— Давай я, — шёпотом.
Сквозь зубы:
— Отойди.
Через 15 минут зашёл Наседкин, на днях расписавшийся с Катей Есениной.
Есенин выписал ему чек на 750 рублей и продолжил собираться, путаясь и по десять раз перепроверяя какие-то вещи: взял, не взял.
Наседкин запомнил, что Есенин говорил несуразности и был почти невменяем.
Так и напишет: «Почти невменяем».
Сестра Шура: «Сказав всем сквозь зубы „до свидания“, Сергей вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь».
Вещи, видимо, помог снести Наседкин.
Большой дорожный кожаный чемодан с одеждой. Брезентовый чемодан с рукописями, перепиской, бельём и туалетными принадлежностями. Маленький тёмно-коричневый чемодан с обувью. Средних размеров кожаный чёрный чемодан со всем подряд.
Шура и Софья выбежали на балкон.
Есенин грузил вещи на извозчика и наверх смотреть не хотел.
Сестра почему-то крикнула:
— Прощай!
Он, наконец, запрокинул голову и улыбнулся.
Уселся, пихнул извозчика в спину.
У него был ещё большой запас времени.
В другой раз Есенин отправился бы в привокзальную пивную и засел там.
Но не в этот.
Сначала заехал в квартиру Мейерхольда.
Всеволода и Зины, слава богу, не было.
Домработница еле узнала Есенина, поначалу вообще не хотела впускать.
Последнюю встречу дочь запомнила.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказал он ей.
«…сел, не раздеваясь, прямо на пол, на низенькую ступеньку в дверях. Я прислонилась к противоположному косяку. Мне стало страшно, и я почти не помню, что он говорил, к тому же его слова казались какими-то лишними, например, он спросил: „Знаешь ли, кто я тебе?“
Я думала только об одном — он уезжает и поднимется сейчас, а я убегу туда — в тёмную дверь кабинета.
И вот я бросилась в темноту. Он быстро меня догнал, схватил, но тут же отпустил и очень осторожно поцеловал руку».
Оставив дочь, пошёл прощаться с Костей.
Костя был в детской комнате. У него был диатез, и он держал руки над медицинской лампой.
Есенин посмотрел на него несколько секунд молча и вышел, ничего не сказав.
Последним, с кем Есенин простился в тот день, был художник Георгий Якулов.
Встреча у Айседоры случилась здесь, у него в мастерской. Надо было навестить это место, тот самый диван погладить, где впервые прилёг к ней на колени.