А «надёжный человек», у которого телеграмма хранится, — не иначе, Приблудный.
Два кремня.
* * *
Тем не менее Тарасов-Родионов мог рассказу в пивной поверить. Судя по его мемуарам, если не поверил, то как минимум заинтересовался.
Если заинтересовался — мог кому-то доложить?
Ну, наверное.
Но если бы доложил, едва ли стал бы описывать это в своих воспоминаниях, правда? Тарасов-Родионов первым догадался бы, что с есенинским суицидом что-то не так, и почувствовал бы за собой очевидную вину. Если донёс — к чему ещё и рассказывать об этом, что за достоевщина?..
Но допустим — просто допустим, — что всё-таки кому-то передал эту информацию. Устно.
(Никаких подтверждений передачи информации Тарасовым-Родионовым нет: мы, увы, сами продолжаем плодить домыслы.)
Так кому Тарасов-Родионов мог её передать?
Здесь возникает дилемма.
Мы уже писали, что в глазах авторов версий есенинской гибели она должна была иметь оттенок почти ритуальный. Было бы идеально, если бы убийство поэта заказал Троцкий.
Увы, Троцкого к этой истории подшить никак не получается.
Во-первых, он к тому моменту потерял все свои посты и не принадлежал ни к одной из группировок, в том числе и потому, что Зиновьев и Каменев в своё время приложили все усилия, чтобы поломать его политическую карьеру. На пленуме ЦК в январе 1925 года Зиновьев и Каменев требовали исключить Троцкого из партии.
К Троцкому в рассматриваемых нами специфических работах о Есенине часто применяется эпитет «всесильный»; но на описываемый момент это было категорически не так. С января 1925-го (то есть без малого год) Троцкий уже не нарком по военным и морским делам СССР и не председатель Реввоенсовета. Грубо говоря, он просто носитель своей фамилии, обрушившийся в партийной иерархии. Он оставался членом Политбюро, но ему уже было объявлено, что в случае нарушения им партийных решений ЦК его тут же исключит. Только в мае 1925 года Троцкий получил три, прямо скажем, совершенно издевательских должности — председателя Главного концессионного комитета, начальника электротехнического управления и председателя научно-технического отдела ВСНХ. Так Троцкого перевели в прямое подчинение Дзержинскому.
Приказ провернуть такое дело Троцкий не мог отдать никому — у него не имелось таких людей; всё посыпалось бы на первом же этапе.
Во-вторых, Троцкий точно не стал бы, даже если бы имел возможность, спасать Каменева, организовывая охоту на по-человечески симпатичного ему Есенина. Все источники, которые могли по легальным и нелегальным каналам приносить Троцкому известия об отношении к нему Есенина, сходились бы в одном: поэт, прямо скажем, очарован вождём. Пытающиеся доказать обратное должны в таком случае признать: Есенин с середины 1923 года последовательно врал — в «Железном Миргороде», в стихах, в поэмах, в анкетах. Два с половиной года подряд!
Причём врал ещё и без особой выгоды: Троцкий, как уже говорилось, на глазах терял былое влияние.
Раз за разом слыша, сколь тепло Есенин о нём отзывается, Троцкий мог испытывать к нему исключительно благодарность: многие товарищи уже бесстыдно отвернулись, а этот сочинитель — нет.
Якова Блюмкина лепят к мнимому убийству Есенина, конечно же, не случайно — до какого-то момента он был человеком Троцкого.
В известном художественном сериале о Есенине именно Блюмкин изображён в качестве ночного визитёра в гостиницу «Англетер». Тысячи и тысячи зрителей убеждены теперь в его причастности к смерти любимого поэта.
Между тем специалистам известно, что всё это — безосновательный навет.
Блюмкин на тот момент, как мы помним, работал в системе О ГПУ и подчинялся Дзержинскому. Дзержинский ориентировался на Сталина.
Ещё в середине 1925 года по заданию ОГПУ Блюмкин был приставлен к Троцкому с вполне недвусмысленными целями: присматривать и докладывать.
Троцкий объезжал предприятия с инспекцией качества продуктов (достойная работа для «всесильного вождя»!), а Блюмкин следовал за ним в составе дополнительной спец-комиссии ОГПУ.
Работавший сотрудником аппарата ЦК ВКП(б) помощник Сталина, впоследствии перебежчик Борис Бажанов вспоминал: «…как ни наивен был Троцкий, но функции Блюмкина в комиссии были для него совершенно ясны».
Известно, что на одном из хозяйственных заседаний Блюмкин пытался выступить, но Троцкий его оборвал: «Вам, партийное око, слова не давали!» — причём, явно издеваясь, назвал его «товарищем Блюмкисом».