«Из комиссии Блюмкин вышел ярым врагом Троцкого», — пишет Бажанов.
К ноябрю 1925 году Блюмкин получил пост начальника отдела в Наркомате торговли, занимая там одновременно с десяток разных должностей.
6 ноября Блюмкин был отправлен в командировку на Украину, где возглавил межведомственную комиссию по промышленным делам из представителей Наркомата внешней и внутренней торговли, ВСНХ, Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции и др.
Комиссия выехала на Украину на два месяца. То есть до 1926 года.
Это — факты.
Существует справка Центрального архива Министерства безопасности Российской Федерации, где чёрным по белому прописано:
«Документами, подтверждающими версию о „преследовании С. Есенина Я. Блюмкиным по заданию ГПУ“ ЦА МБ РФ не располагает».
Кроме того:
«Архив Министерства не располагает материалами, подтверждающими нахождение Я. Г. Блюмкина в Ленинграде в период, предшествующий самоубийству поэта (ноябрь-декабрь 1925 года)».
На этом надо поставить точку — хотя бы потому, что обвинять человека в причастности к преступлению, не имея для этого вообще никаких оснований, а руководствуясь лишь собственной фантазией, — это, для начала, по-человечески некрасиво, а кроме того, унизительно для всякого исследователя, дорожащего своей репутацией.
* * *
Другая версия: погоня за Есениным была организована по инициативе самого Льва Каменева, отправившего злополучную телеграмму.
Но Каменев управлял Москвой, а не Ленинградом, и тоже терял свои позиции.
18 декабря 1925 года он был переведён из членов Политбюро ЦК ВКП(б) в кандидаты. Никакого клана за ним не стояло. Кроме того, Каменев являлся по типу человеком не радикальным, в известном смысле «буржуазным». Подобных методов он никогда не практиковал.
Запустить эту бредовую карусель, описанную в представленных нами версиях, Каменев был просто не в состоянии: с чего бы ленинградская милиция, ленинградские судмедэксперты, ленинградские литераторы стали играть в эту дурацкую игру?
В подобном случае и так, очень мягко говоря, шаткая версия усложняется до полного абсурда.
Усложнённый вариант: теряющий власть Каменев просит Зиновьева, чтобы его люди отобрали у Есенина телеграмму. И Зиновьев бросается Каменева спасать.
Тоже сомнительно (зачем Зиновьеву впутываться в дело с позорной телеграммой?), но допустим.
Зиновьев пока ещё, хотя и последние дни, сидит на Ленинграде; так чего ему огород городить? Прислал бы к Есенину милиционеров, они перетрясли бы его вещи — делов-то.
Не нашли бы ничего в есенинских чемоданах, отвезли бы его в арестантскую на каких-нибудь спонтанных основаниях. Там и договорились бы: «Сергей Александрович, отдайте листочек, вам не надо».
Но если бы события пошли по описанному конспирологами сценарию, то, учитывая последующий запуск репрессивной машины, сожравшей многих фигурантов мнимого есенинского убийства, эта информация, конечно, тут же выплыла бы.
Читаем воспоминания Чагина:
«В конце декабря я приехал в Москву на Четырнадцатый съезд партии. В перерыве между заседаниями Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведеньям, Есенин уехал в Ленинград.
„Ну что ж, — говорит Сергей Миронович Киров, — продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там“.
Недоумеваю, но из дальнейшего разговора узнаю: состоялось решение ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым секретарём губкома партии».
Киров вступал в управление Ленинградом! Киров, который Есенина очень любил!
Если бы при нём хоть одна мышь пискнула о том, что поэта загубили, там всё вверх дном перевернули бы.
Не тогда, так потом — хоть однажды, но что-то во всех этих многосоставных конструкциях сломалось бы, заискрило.
В 1930 году попал под суд, а затем сел Николай Горбов, составлявший протокол в «Англетере». Сам он считал, что упекли его за критику милицейского и партийного руководства. Чего ж не рассказал всей правды? Отомстил бы обидчикам.
В 1936, 1937, 1938, 1939-м на чьих угодно допросах — или в чьих угодно доносах — хоть намёком, но выявилась бы вдруг «страшная истина».
В протоколах допросов самого Григория Зиновьева, например. Он уж в чём только не признался!
Или в протоколах допросов репрессированного поэта Василия Князева, репрессированного критика (и «чекиста») Павла Медведева, да того же несчастного Эрлиха, взятого в 1937-м. Там целая очередь из якобы причастных и впоследствии репрессированных, которые могли «расколоться», попытаться быть полезными следствию. Не сами ведь убивали поэта, вот и нашли бы возможность потянуть время, продлив следствие по собственному делу.