Следующие вопросы.
Являлись ли журналист Георгий Устинов и поэт Вольф Эрлих сотрудниками ОГПУ? Как относиться к домыслам об участии Эрлиха в «инсценировке»?
В последний вечер Эрлих, выйдя от Есенина, сразу пошёл в гости к Михаилу Фроману, где был уже в районе девяти вечера. До двух часов ночи он сидел за дружеским столом в компании Лавренёва, Баршева, Спасского, Моисея Наппельбаума, Иды Наппельбаум, ещё нескольких человек. Ночевал у Фромана.
За столом Эрлих, как пишут мемуаристы, вёл себя весело и рассказывал всякие по-доброму смешные и забавные истории про Есенина.
Чтобы объяснить такое небывалое спокойствие, авторы версий друг за другом пишут об Эрлихе как о хладнокровном — да простит нас покойный — оборотне.
Между тем во всех воспоминаниях современников Эрлих фигурирует как открытый и добрый парень, до самой своей смерти гордившийся дружбой с Есениным.
Как правило, никто из знавших его ничего, кроме хорошего, о нём не говорит.
Николай Тихонов: «…Эрлих, встретившись первый раз с Есениным, так был им взволнован и потрясён, что с того дня стал сближаться с ним, и наконец это сближение закончилось большой и настоящей дружбой… Я знал его в комнатах, где спорят о стихах, или рассказывают разные истории, или поют народные песни, до которых он был большой охотник. Я знал его за дружеским столом, на лыжной прогулке, в ладожских лесах, в приневских болотах, на жарких писательских собраниях. Но лучше всего я его помню среди снегов Кавказа — весёлого, маленького, с огромным мешком за плечами, загорелого до черноты, смертельно уставшего и всё же смеющегося, с восторженным лицом смотрящего на всё необыкновенное вокруг себя… он оказался добрым товарищем. С ним можно было не опасаться трудностей горного путешествия…»
Матвей Ройзман: «Вольф Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей».
Безусловно, в последние два года жизни Есенина Эрлих был самым близким его товарищем. Все это отлично знали.
Галина Бениславская 16 июля 1925 года писала Есенину: «Из твоих друзей — очень умный, тонкий и хороший — Эрлих».
Сам Есенин подписал ему одну из своих книг так:
«Милому Вове и поэту Эрлиху с любовью очень большой».
Всё дурное про Эрлиха сочинили спустя полвека после его смерти. Буквально — из головы. Из ниоткуда. Для пущей убедительности.
И теперь Эрлих — чекист. Всех координировал.
А чего ж он, раз такой чекист и всё готовил, комнату не нашёл для Есенина, хотя тот об этом его просил, ещё находясь в психиатрической лечебнице?
Эх, люди…
Справка Центрального архива Министерства безопасности Российской Федерации: «Проведённой проверкой установлено, что Эрлих В. И. и Устинов Г. Ф. по учётам сотрудников органов госбезопасности Управления кадров МБ РФ в картотеке сотрудников ОГПУ — НКВД Государственного архива РФ (бывший ЦГАОР СССР) не значатся. Эрлих, по имеющимся сведениям, проходил службу в пограничной охране».
На сегодняшний день нет никаких хоть сколько-нибудь весомых оснований подозревать Вольфа Эрлиха в чём бы то ни было.
Возникает неловкое чувство, когда вроде бы верующие люди огульно, с использованием несусветных оскорблений, набрасываются на человека, расстрелянного в 35 лет и не способного защитить свою честь.
Они действительно думают, что таким образом спасают Есенина?
В 1928 году Эрлих написал стихи:
Спи, мой тихий! Спи, мой мальчик!
Спит мой старший брат.
Жил в лесу, был ростом с пальчик.
Не придёт назад.
Видно, думал — смерть нарядней,
Чем наш путь земной?
Ты, что день, то ненаглядней,
Лебедёнок мой!
Посмотри, плывут карнизы
Грудой лебедей,
Вьётся дым табачно-сизый
В комнате моей.
Скоро ль лебеди взовьются?
Что-то гладь и тишь.
Может, хочешь повернуться?
Может, закричишь?
На Ваганькове берёзки,
Клён да белый мех.
Что тебе наш ветер жёсткий
И колючий снег?
Там, в стране чудесно-белой,
Тополя шумят…
Спи, мой лебедь!
Спи, мой смелый!
Спи, мой старший брат!
* * *
По трезвом размышлении нельзя взять в толк, к чему вообще Есенина нужно было тянуть на четырёхметровую высоту.
Он мог перерезать себе вены в ванной. Мог с крыши прыгнуть. Мало ли на свете несчастных случаев или куда менее затратных способов самоубийства.
Нет, надо выбрать самый сложный.
Согласно некоторым версиям, труп принесли завёрнутым в ковёр.
(Гостиница! Гостиница, полная жильцов!)
Хотели бы убить — бросили бы в Неву. Или клиент угодил бы под машину: пьяный, что взять? Так хоть один водитель был бы в деле, а не половина Ленинграда.