Правда, работал он в 1925 году не врачом, как уверяла его жена, а медбратом.
Был ли он реально в тот день в гостинице, неизвестно: никакими документами это не подтверждается.
Ну, пусть был, не жалко.
Приехал, когда в комнате уже были люди. Горбов работал, кто-то курил, фотографы ходили с места на место, на полу лежал канделябр, за столом лежала тумба, на полу — раскрытые чемоданы. Может, табуретка ещё валялась, пока не подняли. Вот тебе и «следы обыска».
Про «насилие» мы уже писали: обожжённое лицо и порезанные руки вполне могли напугать молодого медбрата.
Вернулся домой и рассказал жене об увиденном.
Жена — спустя 65 лет — начитавшись разоблачений, написала Хлысталову письмо: вот и мой муж, вот и он…
Про то, что муж врачом тогда не был, за эти годы забыла — бывает.
Письма этого, кстати, никто не видел. Мог бы полковник Хлысталов его сфотографировать и опубликовать. К этой женщине съездил бы в гости — интересно же…
Ладно, на́ слово поверим. В любом случае в этом утраченном письме ничего такого нет. Дубровский увидел ту же самую комнату, которую видели в то утро более десятка литераторов, художников, фотографов.
Ещё более анекдотична упоминавшаяся нами ссылка Хлысталова на рассказ хирурга из Тульской области (неназванного), отбывавшего срок в Норильске, которому санитар (неназванный) рассказывал о шифротелеграмме, предписывавшей оперативным работникам распространять слух, что Есенин был английским шпионом и покончил жизнь самоубийством из страха понести ответственность за предательство.
И чего ж не распространили? Все бы поверили.
И напоследок.
Приведённые в одной из брошюр о гибели Есенина «воспоминания» Зои Александровны Никитиной, жены писателя Михаила Эммануиловича Козакова, о том, как она приходила в гостиницу «Англетер», — фальшивка, придуманная автором версии и остающаяся на его совести.
* * *
Ещё одна зацепка, которую тащат из версии в версию, — статья писателя Бориса Лавренёва «Казнённый дегенератами», опубликованная уже 29 декабря 1925 года в ленинградской «Красной газете» (№ 315, вечерний выпуск).
Утверждается, что Лавренёв чуть ли не прямым текстом написал о насильственной смерти поэта и едва не назвал его убийц.
Что, конечно же, не соответствует действительности.
Взволнованный и потрясённой смертью Есенина, Лавренёв пишет эмоциональную и, в сущности, несправедливую статью о том, что поэта погубила богема — явно подразумевается его имажинистское окружение в лице Мариенгофа и Кусикова:
«Литературные шантажисты, которые не брезгали ничем и которые подуськивали наивного рязанца на самые экстравагантные скандалы, благодаря которым, в связи с именем Есенина, упоминались и их ничтожные имена. Не щадя своих репутаций, ради лишнего часа, они не пощадили репутации Есенина и не пощадили и его жизни. Дегенерированные от рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина сегодня уже нет. С их лёгкой руки, за ними потянулись десятки мелких хищников, и трудно даже установить, какое количество литературных сутенёров жило и пьянствовало за счёт имени и кармана Есенина, таская несчастного обезволенного поэта по всем кабакам, волоча в грязи его имя и казня его самыми гнусными моральными пытками».
Более того, в рукописном варианте статьи фамилии Мариенгофа и Кусикова были, но при публикации редакторы их сняли — потому что, конечно, перебор.
В статье Лавренёв прямо признаётся, что с Есениным не общался с 1918 года.
Именно это позволило ему делать такие скороспелые обобщения. Он, живший в Ленинграде, питался слухами и элементарно не знал ни быта Есенина и Мариенгофа в пору их обитания в Богословском переулке, ни с кем Есенин пил в 1923-м, в 1924-м и в 1925-м годах. Увы, чаще всего не с имажинистами.
Даже Ахматова, особенных симпатий к имажинистам не питавшая, заметила (цитируем дневники Лукницкого), что Лавренёв «не настолько знает имажинистов — не был близок с ними, чтоб так безапелляционно заявлять».
И добавила, что «Есенин не таковский, чтоб его приятели загубили, что он сам плодил нечисть вокруг себя, что, если б он захотел, такой обстановки не было бы».
Оставим в стороне эмоциональную сторону высказывания Ахматовой и скажем лишь, что утверждения Лавренёва действительно рисуют Есенина доверчивым деревенским пастушком, которого имажинисты практически шесть лет водили за нос.
Что, как мы помним, было не так.
Сразу понявший, кому адресованы обвинения, Мариенгоф обратился в правление Всероссийского союза писателей с просьбой или исключить его из союза, или «одёрнуть зарвавшегося клеветника Лавренёва».