Я же верю в тебя. А ты в кого? В кого ты веришь, счастье моё?
* * *
Надо сразу примириться с тем, что кажущиеся противоречия — не слабость поэта, а естественное пространство его обитания.
Поэзия — не таблица умножения, где сложение даёт предполагаемые ответы.
Пушкин, пишущий послание декабристам и в те же дни обращающийся с всепринимающим, обнадёживающим словом к государю, — это не просто один и тот же Пушкин, это Пушкин справедливый, объемлющий всё. За этим противоречием — на иной ступени — полное отсутствие противоречий, приятие Божьего мира.
В 1915 году в пространстве одного стихотворения Есенин пишет вещи, казалось бы, взаимоисключающие.
Первая строфа:
Наша вера не погасла,
Святы песни и псалмы.
Льётся солнечное масло
На зелёные холмы…
Далее — развитие темы:
…Верю, родина, и знаю,
Что легка твоя стопа,
Не одна ведёт нас к раю
Богомольная тропа…
Чтобы проще осознать смысл сказанного поэтом, надо всего лишь в третьей строке добавить «но»: отчизна моя, твоя поступь легка, но к раю мы идём разными тропами.
Почему разными?
Потому что поэта и русского человека Есенина не устраивает сложившееся в отчизне положение вещей. И он объясняет причину, обращаясь к своей родине:
…Все пути твои — в удаче,
Но в одном лишь счастья нет:
Он закован в белом плаче
Разгадавших новый свет.
Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты — казематы
Да железный звон цепей…[76]
Есенин согласен: Россия как государство огромна и удачлива. Но, говорит поэт, внутри неё уже существуют новые люди и новые идеи, предполагающие наличие новых путей для отчизны. Однако — сухой прозой излагаем поэтическую мысль — государство, слившееся с Церковью, понастроило для этих людей тюрем и заковало их в цепи, реальные или метафорические — не так уж важно.
Поэтому Есенин не приемлет такой России и такой веры (которая не погасла в нём и благость которой он в первых же строках стихотворения признал):
…Не ищи меня ты в Боге,
Не зови любить и жить…
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.
Перед нами, в известном смысле, революционная клятва. Не смейте призывать меня к смирению! Даже непогасшая вера — и та не заставит меня принять несправедливость.
Мы видим: революция и христианство в есенинском случае соединились не в феврале 1917-го, а несколькими годами раньше.
В стихотворении 1916 года «Синее небо, цветная дуга…» он пишет:
…Край мой! Любимая Русь и Мордва!
Притчею мглы ты, как прежде, жива.
Нежно под трепетом ангельских крыл
Звонят кресты безымянных могил…
«Любимая Русь» жива «притчею мглы», то есть лежит во зле — это первое противоречие.
Люблю, невзирая на мглу её.
Вместе с тем над нею трепещут ангельские крылья. Но в следующей же строке являются кресты «безымянных могил» — и это второе противоречие: хранимая ангелами Русь даже мёртвых своих не в состоянии запомнить по именам!
Следуем за поэтом дальше:
…Многих ты, родина, ликом своим
Жгла и томила по шахтам сырым.
Много мечтает их, сильных и злых,
Выкусить ягоды персей твоих…
Снова, казалось бы, противоречие! У Руси — лик: Русь — икона. Но святая Русь мучает своих детей на каторжных работах. И эти дети (продолжается тема «измять и взять») мечтают совершить над ней насилие — «выкусить ягоды персей».
Но и она в долгу не останется:
…Только я верю: не выжить тому,
Кто разлюбил твой острог и тюрьму…
Вечная правда и гомон лесов
Радуют душу под звон кандалов.
Немногим позже, накануне Февральской революции, Есенин пишет стихи великим княжнам, предсказывая их смерть.
Все умрут: и они, и разлюбившие острог, и сама Русь.
И при этом есть и «вечная правда», и радость.
Не ловите поэта за руку — он не скрывается.
Он — природа. В природе ежедневно всё погибает и воскресает.
* * *
Филология советского времени, поместившая Есенина в свои святцы наряду с Блоком и Маяковским, имела на то более чем веские основания.
По объёму (но не по количеству наименований) ничего сопоставимого с разделом «советский Есенин» в его наследии нет. При подсчёте строк «революционный» цикл оказывается многократно больше «крестьянского», «кабацкого» или «персидского».
Советская власть была его личной и огромной ставкой.