Есть некая парадоксальность в фигуре Троцкого и в её восприятии.
Считается, что во второй половине 1920-х Троцкий занимал «левую» позицию и боролся против Сталина и Бухарина, занимавших позицию «правую».
При этом антиесенинская кампания была, безусловно, легализована Сталиным. Ближайший сталинский соратник той поры Николай Бухарин довёл эту историю до логического конца, опубликовав в январе 1927-го в «Правде» свои «Злые заметки» с жесточайшей критикой поэзии Есенина — «причудливой смеси из кобелей, икон, сисястых баб…» — и «российской националистической идеологии» вообще.
Если бы культурная повестка Троцкого (и Воронского) — очевидная ставка на «попутчиков» — в середине 1920-х годов победила, многое могло бы сложиться иначе.
Высока вероятность, что Есенина не ославили бы на государственном уровне как «богемного» и «кулацкого» поэта.
Возможно, Маяковский, Ахматова, Леонов, Катаев, Булгаков, Платонов, прочие пережили бы времена ортодоксальной критики и всевластия Российской ассоциации пролетарских писателей (РАППа) с меньшими нервозатратами.
Сталин путём Троцкого не пошёл, но почти всё это десятилетие балансировал между левыми ортодоксами и «попутчиками», стремясь ни с кем раньше срока не испортить отношений.
Плюс-минус десятилетие советская литература терпела управленческий раж пролетарствующих заправил, год за годом выбивавших из «попутчиков» русский дух.
До тех пор, пока в первом акте драмы не распустили РАПП, а во втором не начали в самом прямом смысле убивать многих из тех, кто присвоил себе право говорить и диктовать от имени большевистской партии.
Но не только их, не только.
* * *
Яков Блюмкин в 1926 году был командирован в Монголию по линии ОГПУ, где в числе прочего занимался поисками золота, вывезенного бароном Унгерном.
В начале 1928-го вернулся в Москву и начал контактировать с левой оппозицией.
Главным контактом Блюмкина из числа оппозиционеров был тот самый, травивший Есенина, Лев Сосновский — бывший редактор «Красной газеты», «Гудка» и «Бедноты», начальник Грандова, Бениславской и многих прочих.
Знаменательно, что главным редактором «Красной газеты» к тому времени стал есенинский друг Пётр Чагин — человек Кирова, поставленного Сталиным вместо Зиновьева главным по Ленинграду.
Сосновский предложил Блюмкину докладывать оппозиции о происходящем в ОГПУ.
Докладывать, впрочем, не пришлось — Сосновского в январе того же года выслали в Барнаул.
Одновременно Льва Каменева выслали в Калугу, Григория Зиновьева — в Казань, а бывшего редактора «Красной нови» и товарища Есенина Александра Воронского, теперь тоже члена оппозиции, — в Липецк.
Воронский и Сосновский попали под раздачу не как литераторы, а как влиятельные партийцы.
В 1924 году ни любивший Есенина и помогавший ему Воронский, ни ненавидевший Есенина и последовательно топивший его Сосновский не являлись членами одной команды, хотя находились на одном, условно «троцкистском», фланге. Спустя пять лет эстетические различия между ними стали для партийного руководства совсем не важны: они определённо являлись членами оппозиции.
Уже зная о связях Блюмкина с оппозицией, партия всё-таки решила не расставаться раньше срока с таким ценным работником, а перенаправить его активность на полезные цели.
В сентябре 1928-го Блюмкин возглавил резидентуру ОГПУ на Ближнем Востоке.
Однако судьба всё равно подкинула ему краплёную карту. В апреле 1929-го Блюмкин случайно столкнулся в Константинополе со Львом Седовым — сыном Троцкого.
Ещё через четыре дня Блюмкин встретился с Троцким и проговорил с ним четыре часа.
Блюмкин согласился отвезти в СССР несколько писем и книг с нанесёнными на страницах химической смесью тайными записками к соратникам Троцкого.
Блюмочку, как называл его новый, после имажинистов, поэтический приятель Маяковский, это и погубило.
В октябре 1929 года Блюмкин был арестован.
Блюмкин, незадолго до ареста повторявший в кругу знакомых: «Только бы жить! Хоть кошкой — но жить!» — сразу пошёл на контакт со следствием, которое вёл Яков Агранов.
Блюмкин написал большую исповедь о всех своих ошибках, связях, контактах, прегрешениях; а также отдельную записку «О поведении в кругу литературных друзей». Имя Есенина ни в одном документе не фигурирует.
Когда Блюмкину объявили приговор, он спросил: «А о том, что меня расстреляют, будет завтра опубликовано в „Правде“ и в „Известях“?»
3 ноября Блюмкин был расстрелян. В газетах об этом не написали.