Наконец — и это главное, — оставляя мужнин дом, она лишалась наследства сама и лишала его детей, в данном случае Сергея, который, став взрослым мужиком, не смог бы претендовать на усадьбу Никиты Осиповича и не имел бы своего земельного надела.
А земля — это жизнь.
Что касается Титовых, у них и так было трое сыновей, и хоть один из них припадочный, девке всё равно от надела не отрежешь — и так мал.
В память о былом достатке осталась лишь часовня.
Сёстры Есенина рассказывали: в деревне все дома лезли друг на друга, расширяться было некуда: впереди Ока, вокруг — помещичьи и церковные земли.
Малоземелье мучило русское крестьянство, настраивая мужиков и против помещиков, и против Церкви. Такое положение вещей обернётся колоссальными трагедиями и станет одной из важнейших причин революции.
«Мы в кабале у помещиков, — писали в ту пору мужики реформатору Столыпину, — земли их тесным кольцом окружили наши деревни, они сытеют на наших спинах, требуйте во что бы то ни стало отчуждения земли у частновладельцев-помещиков и раздачи её безземельным и малоземельным крестьянам. Казённых земель у нас нет, а переселяться на свободные казённые земли в среднеазиатские степи мы не желаем, пусть переселяются туда наши помещики и заводят там образцовые хозяйства, которых мы здесь что-то не видим».
Крестьяне, как мы видим на примере семей Есениных и Титовых, предпочитали служить в лавках или искать удачи в предпринимательстве, но не катиться на край земли за неведомым счастьем.
Фёдор Титов предложил дочке отправиться в Москву — сойтись с мужем и найти себе какую-никакую работу: потом, Бог даст, оба вернутся в родовой дом Есениных и заживут, как прежде.
Татьяна сделала по-своему: вместо Москвы поехала в Рязань.
* * *
Не столько из-за грешной природы, сколько от загнанности люди рвались за пределы своей однообразной жизни.
Евдокия Титова, крёстная Сергея, от мужа гуляла — его всё равно не было месяцами. Сам-то он поди тоже гуляет! Переболев в Москве оспой, Иван стал некрасивым.
Рябым. Ему казалось обидным, что жизнь с ним так обошлась. Жизнь или жена — неважно: часто это одно и то же.
Возвращаясь с заработков, Иван колотил жену смертным боем.
Как-то раз, испугавшись битья и гнева, Евдокия спряталась в подпол. Иван подтащил её за волосы и захлопнул крышку подпола. На волосах она и повисла, крича от боли так, что все соседи слышали.
Однажды к дому подкатила коляска, в которой сидел тайный возлюбленный Евдокии. Она выскочила в чём была, вскочила в коляску — и пропала навсегда.
Так Сергей остался без крёстной.
Дядьку — даром что живодёр — Сергей любил. Тот, приезжая, брал его на рыбалку и на охоту.
Позже Иван оставил Константиново, поселился в Ревеле, завёл себе новую семью. Дорос до управляющего ревельской нефтебазой.
Порода Есениных и Титовых всё время норовила с мужицкой стези свернуть.
О втором дядьке, Александре, в автобиографии Есенина сказано: «…брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня бельё и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками и, пока не захлёбывался, он всё кричал: „Эх, стерва! Ну, куда ты годишься?“ „Стерва“ у него было слово ласкательное».
Правда, один из константиновских сверстников Есенина запомнил эту историю совсем иначе.
Пришли Сергей и его дружок к реке — там как раз купался дядя Саша. Завидев племянника, он схватил его и бросил в воду. Не умевший плавать Сергей начал тонуть и уже почти захлебнулся, когда дядька его вытащил.
Испуганный дядька насилу откачал мальчишку. А его приятель тем временем пустился наутёк — побоялся, что и его кинут в реку. Убегая, успел заметить, что очнувшийся Серёжка зарыдал, умоляя отвести его домой.
Эта версия больше похожа на правду. И едва ли после этого случая дядьке Саше пришло бы в голову ещё раз бросить племянника в воду.
Александра, недавно женившегося, призвали в 1902 году в армию. Прослужил более четырёх лет, а потом повздорил с офицером, замахнулся на него шашкой. Его вернули в Константиново с волчьим билетом — запретом на любую работу и выезд из села.
Третий дядька, Пётр, ещё в детстве, лет восьми, раззадорив отца, спрятался от его гнева на чердаке. Фёдор Андреевич забрался туда и в бешенстве сбросил сына вниз. С той поры у Пети начались припадки.
Большую часть жизни Пётр казался вполне вменяемым, но порой на него находило. Часто его видели — то одного, то в компании с ещё одним душевнобольным константиновским жителем — бродящим по окраинам села.