Кто-то из троих дядьёв выучил Сергея читать. Иван? Он же стал управляющим — значит, грамоту знал. Или Александр — чтобы оправдаться за своё зверское обучение плаванию? А то и Пётр? На него тоже похоже.
Сам Фёдор Андреевич читал еле-еле.
* * *
Фёдор Андреевич велел Татьяне присылать на Сергея с заработков три рубля в месяц. Когда по тысяче рублей привозил с сезона, эти трёхрублёвки небось и не считал.
В Рязани Татьяна устроилась прислугой в купеческий дом.
Вскоре письмом попросила у мужа развод.
Тот письменно отказал.
Вскоре явился сам: уговаривать её вернуться.
Застал жену… беременной. И как ни высчитывай — не от него.
Схоронившая уже троих детей одинокая женщина двадцати семи лет очередного ребёнка прижила на стороне.
Мальчика, который родится 22 октября 1902 года, Татьяна назовёт именем нелюбимого мужа.
А Александр Никитич повёл себя не в мужицкой традиции — объявил жене, что готов… простить её.
Мемуаристы удивляются, что он даже «не побил» изменщицу.
Александр Никитич выдвигал только одно условие: новорождённого передать в приют.
Татьяна отказалась.
Он ещё несколько раз приезжал с уговорами.
Татьяна стояла на своём и требовала развода.
Всё это время маленький Сергей жил без родителей.
К тому, что отец бывает дома редко, он понемногу привык, хотя у большинства его константиновских сверстников отцы всё-таки были. А теперь ещё и мать исчезла. Её не было с января по октябрь 1902-го. Появиться в это время в деревне она точно не могла — живот выдал бы её грех.
Проездом из Рязани появлялся отец, тоскливый и подавленный.
Вдобавок ко всему у бабки Аграфены случилось страшное горе.
Любимая дочка её — вторая Пелагея, семнадцатилетняя красавица, вышедшая замуж за красивого и ласкового парня, в краткий срок заболела и умерла.
Деревенские запомнили, что Аграфена — её тогда уже звали бабой Грушей — после смерти дочки пошатнулась рассудком. Рассказывала соседке, что к ней прилетает Змей и они разговаривают. Иные кумушки, впрочем, верили: ну Змей и Змей, а чего б ему не прилетать?
Вне себя от горя, баба Груша ночами ходила на могилу к своей Пелагее — вернее сказать, к двум своим Пелагеям сразу — и сидела там до утра.
В ноябре, оставив новорождённого Сашу у рязанских знакомых, Татьяна одним днём съездила в Константиново, чтобы забрать маленького Сергея.
У него были две деревянные игрушки, предмет зависти соседских мальчишек: конь и пароход. Когда лужи не замерзали, он за верёвку таскал пароход по грязной воде, а если наступали заморозки, выводил коня на первый снежок.
И тут — мать: деловитая и торопливая.
Зашла в избу. В избе случился тяжёлый разговор с Фёдором Андреевичем.
Забрала Сергея.
Выяснилось, что, не получив от мужа развода, она обратилась в суд.
Месяц или около того, до декабря, Сергей жил с матерью и крохотным братишкой в Рязани.
В декабре 1902 года состоялся суд. Приехал Александр Никитич. Судил земский начальник. Татьяна Фёдоровна требовала либо развода, либо паспорта.
Церковь накладывала на инициатора развода епитимью и семилетнее безбрачие: Татьяна, даже если бы захотела, не смогла бы второй раз выйти замуж. Но, кажется, отец её второго сына к тому времени бесследно пропал.
Суд требования матери отклонил и обязал её вернуться в семью.
Какими глазами смотрел на всё это маленький Сергей?
Это же было сильнейшее, страшнейшее впечатление детства. И — ни одного намёка за всю жизнь: закопал и забыл.
Стихи его впоследствии создали представление о нём как о человеке, раскрытом настежь, делящемся самым сокровенным. Между тем Есенин в жизни вёл себя едва ли не противоположным образом. Ни в стихах, ни в прозе, ни в автобиографиях он не упоминал о разладах родителей; друзьям, даже самым близким, об этом не рассказывал — разве что подругам иногда, но только с теми, зачастую мифологизированными деталями, которые считал нужным сообщить.
Дурная привычка чуть что кричать: «Серёжка, он же наш, он же свойский!..» — к действительности отношения не имеет.
Жесточайшие свои представления о том, что можно рассказывать, а что нет, он неукоснительно соблюдал.
Русский мужик, в отличие от горожанина, умеет таить многое, не раскрываясь до самой смерти.
Есенин — поэт очень точно выстроенной дистанции. А к нему все обниматься лезут.
* * *
Есть классическое стихотворение Есенина: «Хороша была Танюша, краше не было в селе». Датируется оно 1910 годом, но, как и для большинства ранних стихов Есенина, эта датировка ошибочна. В 1925 году он нарочно «омолодил» многие свои стихотворения года на три-четыре, а то и на пять.