Клюева он бросил на произвол судьбы.
– Сереженька-то наш, Сереженька-то наш совсем спился, совсем спился, – сокрушенно причитая, жаловался мне Клюев.
И уехал обратно в Петроград.
Со стороны Есенина это была последняя попытка совместной литературной работы с Клюевым. Личными друзьями они остались: Есенин, приезжая в Ленинград, считал своим долгом посетить Клюева.
К последним стихам Клюева Есенин относился отрицательно.
Осенью 1925 года Есенин, будучи у меня, прочел «Гитарную» Клюева, напечатанную в ленинградской «Красной газете».
– Плохо! Никуда! – вскричал он и бросил газету под ноги.
Осень. Есенин и С. А. Толстая у меня. Даю ему новый карандаш.
– Люблю мягкие карандаши, – восклицает он, – этим карандашом я напишу строк тысячу!
Мысль о создании журнала до самой смерти не покидает Есенина. На клочке бумаги он набрасывает проект первого номера журнала:
1. Статью.
2. Статью.
3. Конч. о живописи.
Репродукции.
Ес.
Груз.
Нас.
Рецензии.
– Я непременно напишу статью для журнала. Непременно. Я знаю твою линию в искусстве. Мы не совпадем. Я напишу иначе. Твоя статья будет дополнять мою, и обратно, – мечтает Есенин и просит достать ему взаймы червонец. Дня два или три назад он получил гонорар в Госиздате, сегодня уже ни копейки нет.
Для первого номера журнала предполагалось собрать следующий материал: статья Д. Кончаловского о современной живописи; репродукции с картин П. Кончаловского, А. Куприна, В. Новожилова; стихи Есенина, Грузинова, Наседкина.
Проект журнала составлялся спешно. В ближайшее время решили собраться еще раз, чтобы составить подробный план журнала и приступить к работе по его изданию.
Осень. Страх за свое поэтическое будущее, опасение за потерю поэтических способностей, опасение пережить в себе поэта, все это в разгоряченном и болезненном воображении Есенина вырастало до чудовищных размеров, принимало кошмарные и уродливые формы, питало его крайнюю раздражительность.
Мучимый опасениями и подозрениями, он то впадал в глубокое уныние и скорбь, то с безумной злобой нападал на своих мнимых врагов и конкурентов на литературном поприще, которые в сущности были виноваты только в неуместной болтовне и неделикатном отношении к больному поэту.
В качестве иллюстрации я приведу следующий характерный случай.
Месяца за три до своей смерти Есенин пришел ко мне. У меня был Сахаров. Явился Наседкин. Сахаров, любящий азиатскую кухню, предложил пойти на Трубу, в Узбекистанскую столовую.
За обедом Есенин стал упрекать Наседкина в том, что тот кому-то говорил, что он идет на смену Есенина.
Наседкин возразил:
– Неправда. Я счастлив быть звездочкой в созвездии Есенина, если Есенин станет Пушкиным.
И затем добавил, что Сергею следовало бы с годик помолчать, набраться сил.
Тот ничего не ответил.
Из столовой вчетвером направились бульварами на Остоженку.
Все время, пока шли Страстным бульваром, Есенин жаловался мне, что ему завидуют, что ему не дают жить:
– Разве я виноват в том, что я такой! Почему обижаются на меня? Кому я мешаю? Почему я мешаю? Ведь не могу же я заслонить от других весь свет!.. Я признаю влияние на меня Блока, признаю влияние Клюева… Вот они влияли на меня! Я ведь этого никогда не скрывал!
На Остоженке подали чай. Есенин уходит на несколько минут в другую комнату. Выходит крайне раздраженный Неожиданно хватает со стола огромный медный поднос и с криком «Предатель! вон!!!» бросается на Наседкина.
Есенин был вне себя.
Никакие уговоры, никакие успокоительные речи окружающих на него не действовали.
Не дождавшись примирения, Наседкин ушел.
Я и Сахаров продолжали успокаивать Есенина: он ругался по адресу ушедшего, грозился, стуча кулаками по столу.
Сахаров куда-то исчез и я остался один с невменяемым Есениным.
Он стал разговаривать с призраками, бросался на воображаемых врагов, сжимая кулаки и скрежеща зубами. Это был припадок настоящего неистовства. Припадок продолжался около получаса.
Затем, немного успокоившись, он стал собирать свои вещи: рыскал по комнатам в поисках чемоданов, подушек и одеял.
Откуда-то притащил огромное одеяло, завернулся в него, и, волоча одеяло по полу, собирался немедленно покинуть квартиру.
Он был смертельно бледен, с помутившимися невидящими глазами.
1926 июнь.