Зато потом они с Дмитрием взяли мальчика и девочку из детского дома, растят, воспитывают.
«Как хорошо, что у нас так крепко. У меня с Асей, у неё с Дмитрием», — думал Артосов.
Потом они читали друг другу любимые стихи любимых поэтов. Впрочем, Таня наизусть знала мало, лишь отдельные четверостишья, а Валера блистал, вошёл в раж. Дождь не утихал, и это было так здорово. Он шумел, читая свою длинную и бурную поэму.
— Валера… — произнесла Таня. — Раньше мне так не нравилось это имя.
— Кстати, поэтов Валериев почти и нет, кроме меня.
— Сейчас, сейчас… А Валерий Брюсов?
— Очень плохой поэт.
— Слушай! — обрадовалась она. — Я тоже считаю, что очень плохой. Только никогда бы не решилась в этом признаться. Так здорово, что ты это так смело…
— Если тебе не нравится какой-то поэт или художник, никогда не стесняйся в лоб говорить об этом. Если б ты сама не была поэтом, другое дело. Но ты поэт, будь смелая. Кого ещё не любишь? Говори!
— Страшно произнести…
— Ну же!
— Есенина.
— Сильна! Сразу на кого замахнулась!
— Точнее, даже не его, а его самого… Фу ты… Не стихи сами, а его как личность. Я бы при встрече ему бы тоже морду раскровянила.
— Щекý или щёку?
— И то, и другое.
— И тем самым только влюбила бы в себя.
— Не исключено. А как он с Бениславской погано себя вёл. И с первой женой, и с детьми… И в стихах у него я терпеть не могу псевдонародность. Всяческую звень, стынь там, бзынь какую-то. А у позднего Есенина есть просто пронзительные стихотворения. Твои стихи как будто продолжают то, что не успел Есенин тогда. И очень хорошо, что у тебя нет ни одного стихотворения под Есенина… Так, теперь твоя очередь. Кого из признанных не любишь?
— Бутербродского.
— Ой, я тоже ничего не нахожу. Деланное всё какое-то, искусственное. Есенин плох, когда он подделывался под народного поэта. Бродский всю жизнь подделывался… как бы это сказать…
— Под Бродского.
— Точно! Мэ-мэ-мэ, мэ-мэ-мэ… А попробуй где-нибудь рот раскрой. Заклюют. Бродского она не любит! Скажут: «Дремучая!» А ведь у него нет ни одного стихотворения, которое взяло бы за душу. Которое…
— Запомнилось. И ты бы уже не забыл его никогда. В любой обстановке наизусть.
— Верно. Моя очередь?
И они продолжали разбирать по косточкам неприкасаемых, веселясь, как дети, которых оставили одних, и они взялись раскурочивать пишущую машинку.
Не заметили, как стал стихать дождь. Лишь когда наступила ночная тишина, Таня встала к краю балкона и сказала:
— Жалко. Пусть бы шёл всю ночь.
Артосов тоже подошёл посмотреть на мир после дождя. Сердце у него вновь заколотилось, потому что по всем законам вот сейчас он должен был обнять её. Но он стоял и никак не решался, а сердце билось, билось… Его спасли макаки.
— Смотри, смотри! — воскликнула Таня.
Её номер располагался на самом верхнем этаже, и с балкона хорошо было видно, как с высоких деревьев на крышу гостиницы пошла шайка воришек. Некоторые смело пробирались по самому краю и заглядывали в балконные окна. Другие стояли на атасе, зыркая по сторонам.
— Типичная банда! — восхитился Артосов.
— Ну и рожи. Все воры от них произошли.
— А ведь не зря сказал Цекавый: как есть бандерлоги из Киплинга.
Ненавистная для Тани фамилия прозвучала отрезвляюще для обоих.
— Цекавый Капээсэсый, — с гневом процедила Таня.
— Да ладно тебе, — засмеялся Артосов. — Жалкий человек. Его время давно кончилось, а он всё ещё живёт.
— А ведь он труп. У него изо рта трупом пахнет. Зомби.
— Зато у меня изо рта сейчас, должно быть, пахнет самой что ни на есть жизнью, — пошутил Артосов.
— От тебя хорошо пахнет, как бы ты ни старался.
— Помнишь, в детстве читали стишки Джанни Родари «Чем пахнут ремёсла?»
— Чем же пахнут стихи?
Как ни крути, а ситуация была патовая. И сколько бы он ни распинался, изобретая, чем пахнут стихи, а век верёвочке не виться. Забрезжил рассвет. Артосов стукнул кулаком по краю крыши, шайка макак всполошилась, запрыгала и улетела в кроны деревьев.
— Пора спать, Таня, — сказал Артосов скучным голосом и подчёркнуто по-дружески положил ей руку на плечо.
— Спасибо тебе за этот вечер, — ласково промолвила она и легонько поцеловала его в щёку.
Цекавый долго не открывал, но когда открыл, Артосов подумал: «А ведь ты, сволочь, не спал!» Вид у руководителя делегации был утомлённый, будто он всю ночь охранял покой и сон Родины. Щека залеплена пластырем. Он выдержал нападение экстремистов и отразил его!