Утром, проснувшись и глядя на солнечный квадрат окна, Артосов лениво размышлял: «Я влюблён в неё. Она влюблена в меня. Между нами ничего не было и не будет. Мы будем верны. Она — мужу, я — жене. Это будет образец чистой и светлой любви. Как хорошо!»
Он взглянул на Днестрова и увидел вместо лица сухой осенний лист без признаков жизни. Вскочил, стал трясти:
— Алексей Аскольдыч!
У того открылись глаза, недоуменно воззрились на перепуганного Артосова. Улыбнулись.
— Фу ты! — облегчённо вздохнул Артосов.
— Ты думал, я сдох?
— Если честно… После того, как вы вчера кувыркались…
— А ещё удивляются, чего это я так трясусь. А меня с утра жизнь трясти начинает: «Алексей Аскольдыч! Алексей Аскольдыч!» Но если честно, после вчерашнего у меня всё ломит. Я, пожалуй, пока никуда не пойду.
Во время завтрака Цекавый был мрачнее тучи:
— Бессовестные вы люди! Как можно было заставлять его барахтаться вместе с вами!
— Да кто же его заставлял! — отбрыкивался Артосов.
— Надо было образумить. От него и так одно дуновение осталось. А ведь Днестров — честь и совесть нашей поэзии. Хотите гроб в Москву привезти? Я этого так не оставлю. Я жалобу на вас накатаю.
— Куда? — спросила Таня. — В ЦК КПСС? Лично Путину? Перестаньте дурачиться. Человеку было хорошо. Он был счастлив, как мальчик. Может, он после этого трястись перестанет.
Этот день был упоительным. Светило солнце, но не пекло, потому что по небу гуляли облачка, которые время от времени смиряли солнечную прыть. Океан по-прежнему ходил волнами, но далеко не так буйно, как ночью. Войдёшь по пояс, волна не сбивает с ног. Купайся, загорай, веселись. Но нет, Цекавый, Лещинский, Хворин, Леонидова и Хитрова отправились за покупками, весьма озабоченные тем, что у них мало сувениров для всех родных и друзей. Хитрова так и сказала:
— У меня столько родных и друзей! Может, у кого-то их мало, тогда понятно.
— Не понимаю… — пожимала плечами Таня. — Разве мало чаю накупили? А что тут можно купить…
— Враги человеку родственники его.
— Впрочем, и хорошо, что они все уползли. А мы с тобой будем купаться и загорать, правда?
— Что может быть лучше!
И они остались вдвоём с Артосовым на пляже. Плавали, заплывая далеко-далеко, загорали, разговаривали, фотографировались с обезьянками на плечах, пили свежевыжатые соки, ели мороженое… Рай!
Она и сейчас, как вчера, была в закрытом тёмно-синем купальнике. Он так дивно сочетался с глубиной её синих глаз. Артосов не переставая любовался ею. Однажды, когда в очередной раз пошли купаться, он встал на подводный круглый камень, замер, любуясь… И вдруг камень стал двигаться в сторону Тани. «Я схожу с ума!» — подумал Артосов. Но камень продолжал двигаться. Артосов соскользнул с него, нырнул и увидел огромную черепаху.
— Чудеса! — воскликнул он, позвал Таню, и они некоторое время, ныряя, следили за черепахой, которая, впрочем, поспешила удалиться от берега.
Потом появился Цекавый:
— Валера! Немедленно! Алексей Аскольдыч не отзывается!
И начался переполох. Стучали в дверь номера, звали, Артосов залезал к окну, заглядывал в него и видел, что Днестров лежит в кровати неподвижно и бездыханно. Пришлось обратиться к служащим гостиницы, и те вскрыли номер. Классик советской поэзии Алексей Днестров был обнаружен в зюзю пьяный. В ответ на вопросы, пойдёт ли он обедать, мычал.
— Смотри, что вы наделали своим вчерашним купанием! — говорил Цекавый. — Его, кажется, парализовало. Он не может говорить.
— Да он просто вставные челюсти потерял, — отвечал Артосов. — Вон они валяются.
Возвращение челюстей на прежнее место способствовало более членораздельным речам классика. И звучали те речи так:
— Пошли вы к чорту, членистоногие! Дайте отдохнуть человеку!
Всё это Артосов за обедом рассказывал весьма красочно, так, что все хохотали, включая Цекавого. Но, впрочем, он потом нахмурился:
— Рано смеётесь. Нам ещё завтра его в Москву. Как бы не пришлось грузом двести.
— «И только господин из Сан-Франциско мерно покачивался в своём гробу», — мрачно произнёс Хворин.
После обеда уже все вместе наслаждались пляжем, солнцем, океанскими ласковыми волнами, которые почти совсем стихли. День безмятежного счастья промелькнул быстро, и вот уже закат, прощальный ужин, и всем грустно, хочется напоследок ещё какого-то праздника, а какого?