— Минуточку! — объявил Артосов. — Мне удалось раздобыть пиратскую копию свежевыжатого стихотворения самой знаменитой цейлонской поэтессы Виктории Хитровой. Вот оно:
— Негодяй! — перебила его звезда Санкт-Петербурга, набросилась и стала лупить салфеткой. На том инцидент был исчерпан, а Таня предложила вспомнить, нет ли у кого-то сегодня дня рождения. Пусть не своего — мужа, жены, отца, матери, сына, дочери…
Хитрова тотчас вспомнила или придумала, что сегодня день рождения её мамы. Вот и стали праздновать. Каждый рассказывал что-то хорошее о своих родителях, каждый при этом стал хоть чуточку лучше самого себя. Под занавес ужина появился протрезвевший и вполне здравый Днестров. Он и трясся-то меньше обычного. Пришёл такой веселенький и объявил:
— Испытываю зверский голод!
Но и этот долгий вечер, сколько ни продолжался, а тоже закончился. В полночь, погуляв вдоль берега океана, все разошлись по номерам, потому что завтра предстоял ранний выезд и нужно было упаковать чемоданы, словно у каждого их было штук по двадцать.
Артосов и Днестров лежали в своём номере на своих кроватях, и Днестров щёлкал пультом телевизора. Они вяло говорили о том, кто что сейчас пишет, действительно ли грядёт полный упадок и исчезновение поэзии, обо всём таком прочем, наводящем на Артосова тяжкую тоску, потому что это был последний день и не было никакого повода, чтобы пойти к Тане. Часы уже показывали второй час ночи, через семь часов им уезжать отсюда…
— Был бы я в вашем возрасте, — засыпая, пробормотал старик Днестров, — я бы не лежал так тупо перед телевизором.
Произнеся эти роковые слова, он закрыл глаза и вскоре счастливо засопел, как может засопеть человек, переплывший в своей жизни океан спиртного, сегодня снова напившийся, протрезвевший, хорошо покушавший и опохмелившийся.
Артосов набрал полную грудь воздуха, встал, оделся и пошёл. Сердце его колотилось так, будто там застряла и не могла выбраться наружу огромная морская черепаха.
Таня открыла, посмотрела на него и сразу всё поняла.
— Я не могу больше спать с мужчинами! — выпалил Артосов на ходу подобранную фразу.
На утро, помогая собраться Днестрову, который всё-таки чувствовал себя плоховато, Артосов пронзительно вспоминал всё, что произошло этой ночью, и особенно — родимое пятно у Тани на животе, большое и причудливое. Вот почему она плавала и загорала в закрытом купальнике. Стеснялась. И ночью, когда он увидел это пятно, Таня вмиг смутилась:
— Не надо заплывать дальше! Давай оставим всё, как есть! Потом будем раскаиваться! Не надо, Валера, слышишь?!
Она вскочила, быстро оделась и дальше они не заплыли. Лежали порознь на одной кровати, боясь что-то сказать не то, и так уснули. За полчаса до того, как всем нужно было вставать, Валерий спустился в патио гостиницы, где находился бассейн, и стал победно плавать там.
Они победили страсть, одолели измену!
Из номера Тани балкончики выходили и на сторону океана, и на сторону патио, и Артосов предполагал, что она сейчас выйдет на балкон и будет любоваться тем, как красиво он плавает. Но она не вышла, и он малость обиделся на неё.
Того, к чему подспудно все эти дни его подталкивали и Цекавый, и Лещинский, и даже трясущийся Днестров, так до конца и не произошло. И, тем не менее — ведь он уже почти совсем раздел её… Артосова то и дело начинало подтачивать: «А всё-таки, это уже была измена. Эх, как было бы хорошо, если бы всё осталось так, как ещё вчера утром! Я влюблён, она влюблена, между нами ничего не было…»
Он понимал, что «дальше» всё будет уже в Москве и испытывал чувство гнетущего грешного счастья.
Этот день оказался особенно томительным. Таня села в микроавтобусе с Леонидовой и всю дорогу увлечённо с той беседовала. Артосов сидел с Хвориным, который был особенно мрачен и замкнут. Ехали почему-то излишне долго. Добравшись до Коломбо, сразу отправились в аэропорт.
И в самолёте они сидели порознь. Артосову досталось место у иллюминатора, а слева от него разместились по всему ряду Цекавый, Лещинский, Днестров, Хворин, Хитрова, Леонидова, и у противоположного иллюминатора — Таня. Они уже были словно на разных полюсах, и он понимал, что в аэропорту её будет встречать муж, и сейчас ей нужно отдалиться.
«А собственно говоря, если разобраться по большому счёту, разве случилось что-то такое особенное?.. Если брать по крупному, то, собственно говоря, ничего-то и не было!.. Подумаешь, стал раздевать! Подумаешь, увидел пятно! Разве то, что я увидел пятно, это уже факт измены? Чушь собачья!» — Валерий Иванович с тоскою пытался себя утешить. И при этом закрадывалась наиподлейшая мысль о том, как он возьмёт и спросит газового туза что-нибудь про родимое пятно его жены. Или скажет: «Ни в коем случае не требуйте от Тани, чтобы она убрала родимое пятно. Это может вызвать онкологию». Он думал об этом и потешался над собой: «Ну и сволочь же ты, Артосов! Какие пакости придумываешь! Но сам-то не способен на такую гнусность, и слава Богу, что не способен!»