— Еще слово, Леша, и я… я пойду в сортир материться.
Ганин встал и, подняв стакан, будто тост в честь хозяйки дома, прочел:
Русалка — зеленые косы, Не бойся испуганных глаз, На сером оглохшем утесе Продли нецелованный час…Галя застеснялась откровенного намека на ее чувство.
— Не смущайся, Галя, — вступился за нее Есенин. — Эти стихи он Зинаиде Райх посвятил, когда мы с ней венчались под Вологдой…
— Да, на моей родине… в церкви Кирика и Улиты, — подтвердил Ганин. — Все верно. Любил ее, а она вышла за тебя.
Под небом мой радужный пояс Взовьется с полярных снегов, И снова, от холода кроясь, Я лягу у диких холмов! Шумя, потечет по порогам Последним потоком слеза, Корнями врастут мои ноги, Покроются мхами глаза. Не вспомнится звездное эхо Над мертвою зыбью пустынь; И вечно без песен и смеха Я буду один и один… —прочел Есенин до конца стихотворение друга, словно желая этим отблагодарить его, утешить.
Ганин обнял Есенина:
— Спасибо, Сергун! Тронут! Надо же! Наизусть! Здорово! Я думал, ты только свои стихи помнишь…
— Чужие тоже, — засмеялся Есенин, довольный, что угодил ему. — Если они того стоят. Твои стоят. Правда, не все. Извини, брат.
— А правда, Сергей, что ты с Зинаидой разошелся? — простодушно спросил Ганин.
Есенин молча кивнул.
— Да полно тебе, Галя, что за секреты! — сказал он, заметив ее умоляющий жест. — Живет она теперь с ученым, умным мужем, и не нужна ей наша маета, и сам я ей ни капельки не нужен. С Мейерхольдом она, Леша! С Всеволодом Эмильевичем! К нему ушла… в театре у него… прима…
— Артистка?! — удивился Ганин. — Не поздновато ли в ее годы?
— Я видел ее в «Даме с камелиями», — пожал Есенин плечами. — Лучше бы не видел! Какая она артистка! Это видно всем, кроме Мейерхольда… Но он в своем театре хозяин, что хочу, то ворочу. Ладно, бог с ними! — закончил он, видя, что Галя осуждает его откровения. — Скучно! Выпить больше нечего? Может, мы?.. Ах, да! Слово дал! Давайте спать, что ли.
Есенин на минуту задумался: «Завтра с Блюмкиным — в Кремль, к Троцкому. «Что день грядущий мне готовит?..»»
— Сережа, я тебе постелила в темной комнате… где топчан походный. Там неплохо, только темно, — засуетилась Галя, — но ты возьми свечку. Мы с Катей на кровати, как она вернется, а вы, Леша, вот тут, у окна. Я сейчас положу матрасик, и подушка есть, а укроетесь пальто.
— Не беспокойтесь. Галя, добрая душа! Я рано утром уйду, — помогая Есенину отодвигать стол от окна, сказал Ганин. — По издательствам пойду. Везде блокируют… стихи возвращают, бль… — чуть не выругался он. — А если берут — денег не платят… Жить нечем. Эх! — горько вздохнул он, взяв папиросы со стола. — Вы ложитесь! Я пойду на лестницу, покурю.
Пройдя тускло освещенную прихожую, он вышел на площадку и увидел, как по лестнице метнулась чья-то тень и кто-то затопал вниз по ступенькам.
— Эй! — крикнул он вдогонку. — Кто тут? Слышь ты, сволочь? Что прячешься?
Далеко внизу хлопнула входная дверь.
В комнате Галя постелила на пол матрасик, подушку, разобрала свою кровать.
— Отвернись, Сережа, я разденусь.
— Что? Да-да… — отвернулся Есенин, но в зеркале трюмо ему было видно, как раздевается Галя. Он увидел ее грудь, стройную фигуру.
— Я тоже пойду покурю, — сглотнул он слюну.
— Дверь входную не забудьте покрепче захлопнуть, а то замок плохой, — юркнула она в кровать, укрывшись с головой одеялом.
На площадке Есенина встретил испуганный Ганин.
— Т-с-с-с! — приложил он дрожащий палец к губам.
— Ты чего, Леша? — прошептал Есенин.
— Кто-то стоял у двери, слушал. Как я вышел, убежал!
Есенин замер, прислушался, заглянул в темноту лестничного пролета. Испуг друга отозвался в нем нервной дрожью.
— Это меня… Как зверь чувствую! Меня они хотят убить! — И устыдившись своего страха перед другом, крикнул с вызовом: — Эй, вы, суки! Идите! Идите сюда!..
Но в ответ лишь испуганная кошка метнулась мимо них.
«Мяу! — злобно мяукнула она, словно угрожая. — Мяу!»
Есенин прикурил и, щелчком швырнув догорающую спичку в темноту, глубоко затянулся раз, другой, третий.
— Жуть, Леша! Сумасшедшая, бешеная, кровавая жуть! В тюрьме ВЧК я слышал, как расстреливали во дворе… каждую ночь! Что-то не то в нашей России творится!
— Я давно это понял… и сделал выводы… — приглушенно заговорил Ганин. — Нам надо бороться с ними. Нужно организованное сопротивление. Для этого не обязательно большое количество людей, хотя нас уже много, таких, кто готов идти до конца. Террор! Вспомни историю бомбометаний в России. Они сами подали пример… Основа нашей программы — национализм. На этом чувстве можно вести за собой всю громаду народа.