Все женщины, любившие Есенина, любили его всю жизнь. Мужчины завидовали черной завистью. (Думается, и Владимир Маяковский не был исключением, и это обстоятельство еще более подогревало его неприязнь к «балалаечнику».) Они объясняли такой — бешеный — успех просто: известной пушкинской формулой: «Чем меньше женщину мы любим/ Тем легче нравимся мы ей». Но, нет, тут было другое, что знали только женщины: «Как умеет любить хулиган/ Как умеет он быть покорным…»
Жизнь Зинаиды Райх закончилась трагически: после ареста Мейрхольда, в ночь с 14 на 15 июля 1939 г. она была зверски убита в собственной квартире. «Убийство с целью ограбления» — таков был вердикт советских юристов. Однако ее сын Константин с полной уверенностью утверждает: «Ограбления не было, было одно убийство». Кто знаком с советской действительностью тех лет, тому не надо объяснять, кто же были убийцы. Для остальных скажем: вне сомнения, сотрудники НКВД, выполнявшие приказ свыше.
Я — большевик? Орден имажинистов
…Пора возвращаться в «развороченный бурей» 1917 год. Сумбурная получается у нас книга. Но не сумбурнее, чем жизнь Есенина.
Октябрьская революция. Как к ней отнесся Есенин? Незадолго до гибели он напишет: «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном». Достоверно одно: он не остался равнодушным и к этой революции. Е. Г. Лундберг, тоже участник «скифского» кружка, записал: «Вечером — в Царском Селе у Иванова-Разумника. […] Есенин, богатый талантом, почти мальчик, играет стихом, играет резкостью утверждений». В 1917 г. Есенин, как уже говорилось, находился под сильным влиянием Иванова- Разумника. А тот — поначалу — принял революцию с воодушевлением. Конечно, Есенин сотрудничал не с большевиками, а с левыми эсерами (партия раскололась в день Октябрьского переворота). Но поначалу левые эсеры были лояльны к Советам.
Разумеется, в отличие от Маяковского, он не «пришел в Смольный». Все участники «скифской» группы и примыкавшие к ней сотрудничали в эсеровских изданиях. Эсеровская газета «Знамя труда», давая объявление о подписке, в числе постоянных сотрудников называет и Есенина. Он выступает на вечерах вместе с Марией Спиридоновой и другими крупными эсерами. 21 февраля 1918 г. вступает в боевую дружину эсеров. Что он там делал? Увы, это еще одно белое пятно в его биографии. Существуют версии довольно фантастические (они исходят не от Есенина): ушел на фронт защищать советскую власть; в дни октябрьских боев в Москве был на стороне красных. Скорее всего, участвовал в боях под Петроградом во время наступления немцев. А может быть, вообще ни в чем не участвовал и дело ограничилось просто фамилией на подписном листе. Последнее, впрочем, вряд ли. Когда у Есенина появится страх, что его постоянно преследуют и друзья станут его спрашивать, чего он, собственно, опасается, какие такие за ним грехи, он ответит: я состоял в боевой дружине эсеров.
Лето 1918 г. Есенин почти целиком провел в Константинове (вернулся в Москву только в начале сентября). Обычно он не уезжал так надолго. Хорошо работалось? Возможно. Но, без сомнения, была и еще одна причина: 6 июля 1918 г. — левоэсеровский мятеж, его подавление и аресты. Есенин счел за лучшее отсидеться вдали от Москвы.
Левые эсеры надеялись на совмещение политического и социального переворота с революцией духовной. Это-то и объединяло политических максималистов с «духовными максималистами» в лице «скифов». «Сотрудничал с эсерами не как партийный, а как поэт» — в 1923 г. писал Есенин в «Автобиографии». В берлинском левоэсеровским журнале «Знамя труда» в 1927 г. появилась статья «Шум слитный. Памяти А. Блока и С. Есенина» подписанная инициалами «М. А.» Исследователь истории партии эсеров Я. Леонтьев считает, что она принадлежит Марии Спиридоновой. Вот отрывок из этой статьи: «Ни Блок, ни Белый, ни Клюев, ни Есенин никогда не прислушивались ни к каким манифестам: они были всегда только поэтами, ТОЛЬКО ПЕВЦАМИ. Но именно поэтому их многоголосо-согласное свидетельство о пропетой Октябрем песне есть свидетельство не в слове и не на словах, а в духе и о духе Великой Русской Революции. […] Подвигом смерти своей Александр Блок и Сергей Есенин на все времена подтвердили, что вера их была свята».
Написанное Есениным в первые месяцы после Октября почти ничем не отличается от написанного после революции Февральской. Еще до эсеровского мятежа и его разгрома Есенин писал: «Я — большевик». Большевики выступали за мир с Германией, левые эсеры — за продолжение войны. Есенин был противником войны, кроме того, в это время он уверен: чем левее, тем лучше. Недаром 11 «маленьких поэм» Есенина, начиная от «Товарища» и кончая «Пантократором» (февраль 1919 г.), исследователи объединяют в единый цикл — они связаны общей мыслью о преображении и переустройстве мира. Но дальше в лес — больше дров. Они становятся все «левее» и «левее». Если в «Товарище» автор сожалел, что «пал, сраженный пулей Младенец-Иисус», если в «Преображении» просто и задушевно:
То в «Инонии»[56] (январь 1918 г.) «пророк Есенин Сергей» уже богоборец:
Дальше — больше: «Я кричу, сняв с Христа штаны»; «церкви» и «остроги» он выстраивает в один ряд и объединяет союзом «и». Уж не Владимир ли Маяковский укрылся за псевдонимом Сергей Есенин![57] Да и гиперболические метафоры — под стать «горлану» Маяковскому: «До Египта раскорячу ноги», «Пополам нашу землю-матерь/Разломлю как, златой калач».
«Важен в поэме/Стиль, отвечающий теме», — сказал когда-то классик. Тема у Есенина и Маяковского (у футуристов и крестьянских поэтов) в это время одна — светлое будущее. Которое настанет не после Второго Пришествия, а сейчас, волею людей. «Обещаю Вам град Инонию, где живет Божество живых». Зачем нужен Бог там, где Богами станут люди?! (Пролетариат — у Маяковского, крестьянство — у Есенина.) «Эсхатология крестьянской Валгаллы, где собственный дед дожидается его «под Маврикийском дубом», где мать его прядет лучи заката, была его единственной религией; он был весь во власти образов своей «есенинской Библии» […] это […] без оговорок почвенно и кровно, без оглядки — мужественно и убежденно — как все стихи Есенина» (В. Чернявский).
Известно: свое обещание Есенин — по независящим от него причинам — не сдержал. Но слишком многим в себе он пожертвовал, слишком многое себе разрешил — и это не могло пройти бесследно.
«Именно в эти дни прорастала в нем подспудная потребность распоясать в себе, поднять, укрепить [..] все корявое, соленое, мужичье, что было в его дотоле невозмущенной крови, в его ласковой, казалось, не умеющей обидеть «ни зверя, ни человека» природе. Этот крепкий деготь бунтующей, неожиданно вскипающей грубости, быть может, брызнул и в личную его жизнь и резко отразился на некоторых ее моментах» (тот же В. Чернявский).
57
Не приписываем себе это уподобление — это сделали многие критики — современники Есенина.