Пальцы болели и постоянно кровились. Раньше Есения могла это терпеть, более того, боль давала ей еще и приятное, греющее душу ощущение счастливого будущего. Теперь будущее казалось отвратительным, но она упорно продолжала делать свой труд.
Спустя некоторое время и проплакав пару ночей в подушку, она решила, что если ей никак не уйти от такой судьбы, то стоит стремиться ей навстречу. Думать о будущем в таком случае становилось не так беспросветно-жутко.
Иногда Есения думала, что стоит попытаться сбежать, но бежать было некуда: вокруг ни одного человека, и даже если она не умрет от голода, холода и жажды и встретит кого-нибудь по пути, ее обязательно узнают и вернут домой. А она с детства усвоила, что лучше не злить всегда добрую и милую с ней бабушку, потому что та посадит ее под замок в маленькой тесной комнатке без света и окон на неделю.
Так прошло еще несколько лет.
Самый сложный этап остался позади – нитки были готовы. Они хранились огромными бело-розовыми клубками на чердаке, где около большого окна стоял ткацкий станок. Есения за прошедшие после ужасного открытия годы успела повзрослеть и успокоиться. Постепенно она свыкалось с мыслью о своей неволе, и только иногда, вечерами, сидя около берега, она смотрела с грустью на бескрайний водный простор.
Делать нитки из колючего твердого волокна было тяжелее всего, и сейчас ее руки почти не болели. В детстве она думала, сравнивая израненные свои руки и руки бабушки с теми, которые она видела на снимках в газетах, гладкими и белыми, что ей повезло, что она занимается самым сложным и ответственным в мире делом. Сейчас она чувствовала себя глупо и неловко, глядя на свои изуродованные глубокими белыми и розоватыми шрамами-рытвинами руки.
– Посмотри сюда, – сказала ей однажды бабушка, протягивая развернутую огромную газету. – Здесь красивое платье, ты можешь сшить себе такое же.
Есения взглянула на неяркую черно-белую фотографию. На ней под ручку стояла пара, мужчина и женщина, и на женщине был восхитительный наряд: простое белое платье с широкой юбкой и белые перчатки, обнимающие руки до самых плеч.
– Что это такое? – ткнула она пальцем в ткань на руках, в который раз притворяясь глупее, чем она была теперь на самом деле.
– Это перчатки, – объяснила бабушка. – Но тебе они вовсе не нужны. У тебя и так много работы.
– Но я хочу их, – заявила Есения твердо. – Я хочу, чтобы хотя бы в день свадьбы моих шрамов не было видно.
– Вот уж глупости, – проворчала бабушка, забирая газету обратно. – Нечего там прикрывать.
– Пожалуйста… – попросила Есения тихо. Если бабушка запретит ей, то у нее не останется и последней радости в жизни. Ей очень понравились эти перчатки, и сейчас заполучить себе такие же казалось самой главной возможностью. Единственной возможностью принести в свою жизнь хоть что-то приятное, хоть и не нужное, для себя самой.
Бабушка нахмурилась и посмотрела сурово. На глазах Есении навернулись слезы.
– Я никогда не просила ни о чем… – смотрела она умоляюще.
– Знаешь, сколько еще ниток тебе надо будет сделать? Сколько лишнего времени ты потратишь на пустую прихоть? Твои бедные руки опять будут болеть каждый день.
– Я знаю, – Есения потупилась с улыбкой. – Я сделаю это.
Годы ушли на платье, но оно наконец было закончено. Теперь оно и вправду казалось Есении самым красивым и удобным: изначально жесткие, режущие в кровь руки, пучки несколько раз обмялись под ее пальцами, превращаясь сначала в нитки, а затем – в ткань.
И Есения приступила к перчаткам. Она хотела сшить в точности такие же, какие увидела тогда на картинке: длинные, до самых плеч. Взгляд бабушки становился все тяжелее, все чаще останавливался на ней, но Есения продолжала свое дело. Бабушка все чаще говорила с упреком, что Есению уже заждались в ее будущем доме, что ей давно пора бросить бесполезное занятие и послушаться.
Есения больше не выходила из дома, чтобы не тратить время, для того же она спала всего по паре часов в день. Она боялась, что бабушка – мисс Элиот, как прочитала она много лет назад в документах на дне сундука – не станет ждать слишком долго, ее мягкосердечие закончится, и она отдаст Есению тем людям, которые щедро заплатили за нее семнадцать лет назад и сейчас ждали ее. Их терпение тоже было на исходе.
Бабушка тогда, много лет назад, приехав с фабрики на несколько дней позже, не заметила ничего подозрительного – Есения списала свои покрасневшие от слез глаза на расстройство из-за собственного безделья. Тогда же, выбравшись из машины, полной огромных тюков с пластиковым волокном, бабушка рассказала ей недовольно, что она задержалась из-за того, что на фабрике снова появились люди, и эти люди отказывались продать ей материал, и цена их не интересовала. Пришлось ей дозаказывать его из-за моря.
Шли недели и месяцы, и перчатки становились все более реальными, появлялись под ее уродливыми пальцами из нежных полотен. Оставалось доделать совсем немного. «Еще неделя, – сказала она однажды с радостной улыбкой – и все будет готово!» Бабушка кивнула в ответ удовлетворенно и даже разрешила отдохнуть сегодня чуть дольше, чем обычно.
Но Есения не собиралась отдыхать, как не собиралась и доделывать перчатки. Ночью, когда бабушка уснула, она выключила в своей комнате свет, сбросила с себя осточертевшую рваную мешковину, переоделась в свое новое, самое удобное, мягкое и прочное платье, натянула на руки перчатки – всего по локоть, но и этого достаточно, – и вышла из дома в темноту. На самом деле, она давно знала, куда идти, хоть и не отдавала себе отчета в этом до последнего мгновения, до самого последнего, завершающего стежка. Ее путь лежал до той самой старой фабрики, на которой были люди, которые однажды смогли отказать мисс Элиот, ее бывшей бабушке.