— Спорить? На что? У тебя же ничего нет, даже сигарет.
— Нет, есть! — рассмеялся Блондин и прикурил две сигареты, не спуская глаз с «Тигров». — Здесь, Эрнст. Но почему они не пробиваются дальше?
И, когда не последовало ответа, он продолжил:
— Они просто стоят повсюду на местности, как будто не знают, что будет дальше.
— А мы знаем?
— Осторожно, Цыпленок!
Взрыв заставил их вздрогнуть. Эрнст разочарованно поправил стальной шлем. Он воткнул окурок в землю, проворчав:
— Вот свиньи, ни минуты отдохнуть не дают!
Медленно, как будто против своей воли, он приподнялся и посмотрел поверх ящиков из-под пулеметных лент. После долгого и внимательного осмотра местности он постучал Блондина по стальному шлему:
— Ханс там, внизу, в балке. Думаю, что я его видел.
Вдруг огонь из танковых пушек разыгрался с новой силой.
Они посмотрели друг на друга, закинули карабины за спину, надвинули каски поглубже на лицо, большой палец на кулаке Эрнста поднялся вверх, затем — указательный, безымянный — они побежали. На бегу Блондин увидел подъезжающие штурмовые орудия. Он выругался про себя из-за того, что они не использовали паузу в огне: «Если бы мы парой минут раньше увидели наше подразделение, это была бы прогулка. Если бы! Вот дерьмо! Это вечное если!» Ложись! Разорвались снаряды. Это из танковых пушек. Их совсем не слышно на подлете. А когда взрываются, падать уже поздно. Нет смысла залегать через каждые пять метров. Надо просто перебежать это место. Эрнст бежит в десяти-пятнадцати метрах перед ним, слегка пригнувшись — а все остальное — перестраховка. Эрнст оценил это расстояние в сто метров. Насколько длинными могут оказаться эти паршивые сто метров! Кругом гремело и свистело. «Боже мой! Дай мне пробежать эти паршивые сто метров!» Еще семьдесят. Дальше, быстрее, проклятые ноги в проклятых сапогах едва двигаются! Быстрее! Еще пятьдесят метров. Половина. Давай! К финишу, как раньше на спортплощадке. Но это не стадион и не гаревая дорожка, и на финише не стоит судья, а для победителя нет дубового венка и медали на геройскую грудь. Вместо них — каски и балка! Он спрыгнул в укрытие, скользя, перевернулся на бок, хотел выругаться, но ему не хватало воздуха.
Так и остался на некоторое время лежать в том же положении там, где упал.
— Мы бы стали неплохими спринтерами! Внимание!
Блондин сел повыше, закивал обессиленно головой, с закрытыми глазами: «Вот и хорошо, уже лучше, Эрнст…» Он устало открыл глаза и посмотрел вокруг. Эрнст, обливаясь потом, улыбался. В правой руке у него была фляга, а левую он сунул за борт маскировочной куртки.
— По глотку, потом — выкурим по сигаретке. Ханс считает, что иван на подходе и сейчас опять начнется.
Они выпили и покурили. Блондин держал сигарету между большим и средним пальцами. Сквозь дым он поглядывал направо. Длинный овраг был почти как противотанковый ров, в два этажа, переходящих один в другой. Стены — глинистые и каменистые, поросшие осотом и кустарником. Заканчивался овраг кустарником, похожим на изгородь.
Блондин медленно перевел взгляд налево. Там балка была неглубокой и не такой длинной, дно ее было усеяно воронками. В балке стояли четыре ручных и два станковых пулемета. Солдаты снаряжали ленты и магазины. Кто-то раздавал винтовочные гранаты. Низкий кустарник в правом конце оврага зашевелился. Блондин видел, как из ветвей высунулся ствол противотанковой пушки. Он затушил окурок.
— Что с тобой? — Блондин только сейчас увидел белую повязку на запястье левой руки, которую его друг держал под курткой. — Что с рукой?
— Осколок! Рассек тыльную сторону руки. Ничего особенного.
Но Блондин захотел посмотреть на руку. Повязка была в крови, но сухая.
— Пальцами шевелить можешь?
— Для стрельбы — достаточно.
— Как стемнеет, иди в тыл, на перевязочный пункт.
— Там — бедные свиньи. — Мюнхенец с сомнением поднял плечи: — Хотят в тыл… Но под огнем?
Пауза между боями.
В самом глубоком месте балки в воронках сидели два гренадера в повязках на головах. Один из них подносил сигарету ко рту шарфюрера, лежавшего в стороне. Брюки у него были разрезаны от бедра до колена. Повязка во многих местах пропиталась кровью. Четвертый, унтерштурмфюрер, сидел прямо, прислонившись спиной к земляной стене, свесив голову на грудь. Волосы короткие, слипшиеся от пота. Стального шлема нет. Пятнистый брезент закрывает нижнюю часть туловища и ноги до голенищ сапог. Ноги слегка подвернуты в сторону. Рядом с ним лежали двое мертвых. Брезент прикрывал верхнюю часть их тел и лица.
— Мы застряли, — проворчал Ханс, подсев к Эрнсту и Блондину. — На другой стороне очень много танков. Местность тоже плохая, не годится для наших «Тигров». Нет возможности использовать дальнобойные пушки. Слишком короткие дистанции.
— А где танки Сухопутных войск, которые должны были бить ивана во фланг?
— Где-то, — Ханс разочарованно отмахнулся. — Наши «Тигры» расхлебали дерьмо, хотя при этом многих подбили, а у остальных кончились снаряды, осталась еще пара штурмовых орудий, которые как раз выезжают на передовую, и мы.
— Отлично, — пробормотал Эрнст. — А какие армейские дивизии мчатся к нам и до сих пор не доехали?
— Не знаю, Эрнст.
— А что знаешь?
— Что мы удержимся.
— Три полудивизии против целой свежей танковой армии?
— Как раз нам по горло, — попытался улыбнуться Ханс. Его улыбка вышла неубедительной. — Если нам это не удастся, то все наступление будет провалено. Это точно.
— Ясно. А если мы удержимся, — продолжил Блондин, — то провалимся сами.
— И очень даже просто, Цыпленок. Это чисто вопрос стратегии.
— А что ты называешь стратегией, Эрнст?
Тот улыбнулся Длинному:
— То, что у нас осталось парой дразнилок больше, чем у ивана. Кто тогда должен войти в Курск?
Ханс покачал головой, распечатал пачку «Юно» и предложил закурить:
— Сначала наступление с трехмесячным опозданием. Потом — позиции с дотами и резервы. А теперь — даже новая армия! Просто у ивана слишком много всего.
— А нас слишком мало.
— Только потерь достаточно.
— Что с рукой, Эрнст? Пальцы выглядят не очень хорошо. Вечером пойдешь в тыл, заберешь с собой раненых. Ясно?
Эрнст улыбнулся:
— Да, надо так надо. Но до этого еще пара часов.
Снова загремел и танковые пушки. Ханс кивнул обоим и поспешил наверх. Эрнст затушил сигарету и встал.
— Держи позицию, Цыпленок. Если что случится, сразу говори. Ну, счастливо.
Он спустился на дно балки, сел, положил карабин рядом, повернул к себе сухарную сумку и начал перекусывать. Блондин следил за ним и улыбался: «Пока у него есть аппетит, ему не так плохо». Его взгляд скользнул по раненым. Двое с перевязанными головами сидели, прислонившись друг к другу. Унтершарфюрер лежал тихо. Унтерштурмфюрер крутил головой, размахивал руками, открывал рот. Он кричал. Но из-за канонады ничего не было слышно.
Когда Блондин выглянул из-за края балки, то испугался. Жирный черный дым, фонтаны земли, стреляющие и горящие танки. Его глаза прижмуривались от ярких вспышек, сверкавших сквозь дым и пыль. «Русские! Т-34! Как они близко! Они просто прорвались. Что не успели подбить „Тигры“, проехало дальше! Ни на что не обращая внимание! Как самоубийцы!» Рядом с ним грохнуло, и он спрятал голову. Не услышав разрыва, он понял: это противотанковая пушка справа в конце балки. При втором выстреле он улыбнулся. При третьем он от удивления забыл закрыть рот. Там стреляет не одна пушка. Там их целый взвод! Что не добили «Тигры», приканчивают противотанковые пушки, вряд ли заметные для русских: все, что появляется у них перед стволами из всполохов нефти, дыма и пыли. Там все гремит, рвется и разлетается на куски. Все, что разыгрывалось перед его глазами, было адом, танковым сражением, бойней в полном смысле этого слова.
Невыносимо воняло. Было очень жарко. Солнце поблекло, его лучи с трудом пробивались сквозь дым и пыль.
Блондин замер, глядя на это неистовство. Он ничего не чувствовал, ни о чем не думал, не испытывал ни страха, ни радости, ни отчаяния. В голове лишь проскальзывали обрывки мыслей: «Так будет, когда наступит конец света. Именно так, когда пламя обрушится с небес и земля исчезнет в огне и дыму. Где это я слышал? Или читал? Кто это сказал? Библия! Прохоровка и Библия! И настанет день. Настанет? А это не он ли? Ведь земля уже дрожит, горит и дымится. Она ведь изрыгает уже камни, пыль, кусты и деревья. Разве не разлетается все с грохотом и треском? Это все еще война?» Сотни стальных чудищ мчатся друг на друга, словно древние ящеры. Сотни стальных коробок едут друг на друга, скрежеща гусеницами, стреляют, разлетаются на куски, взрываются без вариантов, без тактических ходов, одержимо, ожесточенно, подчиняясь лишь одной мысли: или я его прикончу, или он меня. Отправлю в ад этого или другого. Когда один танк разлетается на части, когда второй вздрагивает от удара и останавливается в искрах, языках пламени и клубах дыма, вперед выезжает следующий, следующий и следующий, пока они не превращаются в кучу дымящихся обломков. Немецкие танкисты сознают, что они лучше: лучше водят, стреляют и попадают. Русские — в отчаянном упрямом порыве, чтобы преодолеть превосходство массой, ожесточенно, фанатично, с ненавистью дерутся до последнего выстрела и, даже загоревшись, продолжают ехать с очевидным намерением таранить врага, взлететь на воздух вместе с «Тигром»! Почти ни один танк не стреляет с места. Они едут, поворачивают, пытаются сманеврировать на узком участке местности, получить противника перед пушкой, отправляют одного к черту, чтобы через несколько мгновений самим взлететь на воздух. Действенную помощь «Тиграм» оказывают противотанковые пушки из балки, в то время как русские танки видят только своих противников и бьют только по «Тиграм», артиллеристы противотанковой пушки отправляют в цель каждый снаряд.