С этого момента итальянские части на Донце были усилены немецкими танками. Эти танки, полностью выкрашенные в белый цвет, разъезжали по дорогам, фыркая моторами.
Это было необходимо.
Красные становились все более и более активными. Слева от нас, справа от нас они нанесли несколько сильных ударов. Днем и ночью степь сотрясала артиллерийская стрельба. Появились советские самолеты. Их бомбы выбивали огромные серые кратеры вокруг нас.
Холод постепенно становился все сильнее. К середине января температура упала до 38 градусов ниже нуля.
Морды наших маленьких лошадок покрылись льдом. Из их ноздрей, мокрых от крови, красные капли летели одна за другой на дорогу, оставляя позади дорожку, похожую на россыпь красных гвоздик.
Воющая степь
Жизнь в наших логовищах в Щербиновке стала невыносимой.
Используя солому, мы более или менее заткнули дыры в окнах, половина которых была просто перебита красными при отступлении. Но ледяные укусы зимы не прекращались, она атаковала нас, со свистом влетая сквозь щели в полу. Чтобы устроиться на ночь, нам приходилось использовать все наши скудные пожитки, и даже тогда мы засовывали ноги в рукава шинелей. Но что могли дать наши шинели и легкие одеяла плюс пара охапок соломы для защиты от ветра, который с воем врывался в наши хижины, прилетая из проклятой степи?
Мы кололи маргарин, сосиски и хлеб, твердые, словно камень, с помощью топора. Несколько яиц, которые наши интенданты доставили нам, прибыли промерзшие насквозь и какие-то серые.
Вот такими были часы нашего отдыха.
Наши передовые позиции располагались в 3 километрах от Щербиновки. Мы шли туда отделениями по снегу глубиной до полуметра, и температура в это время изменялась от 25 до 35 градусов ниже нуля.
Некоторые роты пытались вырыть блиндажи в горах пустой породы возле угольных шахт. Другие располагались посреди степи.
Снег еще можно было терпеть. Но совершенно ужасными были сильнейшие ветра. Они ревели, они выли пронзительными голосами, швыряя нам в лицо тысячи острых иголок.
Мы наконец получили несколько зимних шапок, которые прикрывали шею и уши, а также несколько тонких вязаных варежек, которые плохо защищали руки. Но у нас не было ни полушубков, ни валяных сапог.
Любой, кто хоть на минуту снимал варежки, моментально отмораживал себе пальцы. Мы носили зимние шапки, надвинув их до самого носа. Дыхание, проходя сквозь шапку, тут же застывало кусками льда напротив рта. Белые лохмы поднимались до самых бровей. Наши слезы замерзали, превращаясь в большие жемчужины, которые склеивали ресницы, причиняя серьезную боль, а когда мы пытались из разъединить, боль становилась еще сильнее. В любой момент нос и щеки могли стать бледно-желтыми, как кожа на барабане. Чтобы избежать обморожений, нам приходилось яростно растирать кожу снегом. Но слишком часто это была запоздалая мера.
Ужасные зимние метели дали советским войскам очевидное преимущество.
Русские использовали такую погоду. В этом им помогали их лыжи, их собаки, их сани, их мохнатые лошадки. Они были тепло одеты, чтобы не поддаваться холоду: шерстяные жилеты, валенки, которые не поддавались снегу, сухому, как толченое стекло. Они безусловно пользовались превосходством над тысячами мучающихся европейских солдат, которых бросили в опрометчивое наступление по снегу под ударами зимнего ветра, по льду, но без соответствующего обмундирования и без нужной подготовки.
Красные просачивались всюду. Их шпионы, замаскированные под обычных жителей, пробирались между нашими постами, попадали в промышленные центры и находили там сообщников. Огромное большинство крестьян игнорировало коммунизм, хотя и было вынуждено выполнять некоторые требования, но в городах советская пропаганда отравила молодых рабочих. Именно к ним обращались шпионы Красной Армии, преданные и отважные лидеры.
Я входил в расстрельный взвод, который должен был казнить двух человек, приговоренных военным трибуналом.
Когда мы вышли в степь, то построились в шеренгу. Двое осужденных, держа руки в карманах, не сказали ни слова. Наш залп бросил их на землю. Последовала минута тишины, когда стволы винтовок отдачей подбросило вверх. Один из двух коммунистов шевелился, словно цеплялся за остатки жизни. Его правая рука выскочила из кармана и поднялась в воздух над снегом, сжатая в кулак. И мы услышали крик, последний выкрик на немецком языке, который поняли все: «Хайль Сталин!»