Несколько молодых женщин в форме сражались особенно упорно, просто обезумев от ярости.
Наши солдаты не хотели убивать женщин. Тем более что эти были довольно симпатичными. Самая красивая из них дралась, как тигрица. В горячке боя ее нежная белая грудь даже выскочила из гимнастерки цвета хаки. Так она и умерла. Веснушки на ее лице сияли, словно зимний вереск, а ее маленькие замерзшие груди светились розовым. После боя мы забросали ее снегом, чтобы никто не мог побеспокоить останки.
После захвата этих упорно обороняемых позиций 3-я рота перешла к штурму блиндажей в лесу. Они были рассеяны на протяжении 4 километров. Но уже через километр сильно поредевшая рота с трудом удерживала захваченное. Она напрасно ждала, чтобы подтянулась остальная бригада, действовавшая левее.
Но остальным ротам в это время пришлось ничуть не легче.
Они сумели пройти 5 километров по лесистым холмам лишь с огромным трудом. Бой был исключительно упорным. Артиллеристы дивизии «Викинг» поддерживали действия пехоты, сумев согнать красных с вершин холмов.
Однако в этот момент артиллерия русских начала контрбатарейную стрельбу. Оказалось, что восточнее леса находятся несколько «Сталинских органов», которые могли выпустить по 36 ракет каждый, накрыв целый участок. Буквально за час мы потеряли 125 человек убитыми и ранеными.
С командного пункта мы видели, как наши маленькие санки скатываются с заснеженных холмов, унося раненых. Полевой лазарет был переполнен. Десятки людей в окровавленных повязках лежали на носилках и просто на снегу, кровь замерзала на морозе. Невыразимо страдая, они ждали своей очереди, ждали, когда врачи займутся ими, а окровавленные санки продолжали сновать взад и вперед к проклятому лесу.
Затем русские контратаковали и отбросили бригаду. Только 3-я рота удержалась, зацепившись за холмы, но в результате она была отрезана от остальных.
Мы вместе с командиром бросились вперед, чтобы остановить отступление. Но русский удар был фантастически силен. Мы уже понимали, что вскоре вся бригада будет выкинута из леса, если не считать 3-ю роту, потерявшуюся где-то там в чаще. После этого нас отбросят в открытое поле, где отступление превратится в избиение.
К 17.00 положение удалось стабилизировать, однако оно оставалось катастрофическим. Лес захватить не удалось. Бригаду от опушки отделяли только 200 метров. 3-я рота пропала. Ее могли уничтожить в любой момент.
Мы устроили импровизированный военный совет в избе на дне долины. Все скорбно кивнули. Генерал Гилле по своей привычке выждал 10 минут, ничего не говоря. Потом он крепко сжал челюсти, сверкнул запавшими глазами и встал.
«Продолжать атаку», — сказал он коротко. Он посмотрел прямо на нас, хмуро и серьезно.
«Вы должны захватить лес», — добавил он.
Наступила морозная ночь.
Температура опустилась до 20 градусов ниже нуля.
Солдаты на опушке дубового леса нигде не могли прилечь, они также не могли развести даже самого маленького костерка. Они замерзали насмерть, несмотря на зимнюю одежду. Им оставалось только закопаться в снег, пока часовые караулят наверху.
Саперы раскатали колючую проволоку и протянули ее между деревьями. Они заминировали подходы, кроме узких коридоров, которые были тайно отмечены, чтобы могли вернуться наши разведывательные патрули.
Мы попытались установить связь с 3-й ротой. Взвод, сформированный только из добровольцев, ушел в лес на северо-восток.
Но наша информация оказалась неточной. На самом деле 3-я рота не зашла так далеко, как мы думали. Зато взвод проскочил слишком далеко на восток и натолкнулся на сильно укрепленную позицию. Последовала безумная ночная схватка. Командир взвода, настоящий гигант с плечами шириной с дверь, ворвался в один из русских блиндажей. Солдаты вытащили его оттуда, потому что он получил автоматную очередь в живот. На перевязочном пункте он сопел, как паровоз. Все думали, что он обречен, однако, как ни странно, он выжил. Через восемь месяцев он вернулся в наш гарнизон Бреслау, такой же массивный, как и раньше, только теперь на груди он носил Железный Крест 1-го класса.
И все-таки многочисленные раны в живот подорвали его здоровье. Буквально через пару недель он понял, что не может больше жить, как все. Он взял на складе противопехотную мину, ушел на берег Одера и там взорвал сам себя.
На речном берегу мы наши только куски мяса и несколько костей — все, что осталось. На столе в казарме он оставил короткую записку: «Я не хочу жить инвалидом. Прощайте, друзья! Vive la Legion!»