— Сок. Пей.
— Не хочу, — Гаус с сомнением посмотрел на всплывающие и лопающиеся на поверхности жидкости пузыри. — Командиры объясняли нам так: у инопланетян есть какой-то закон, запрещающий помогать больше необходимого. Чтобы мы сами развивались. Становились сильнее.
— Пускай будет так. Понимаешь, инопланетян много. Они все разные. Тысячи миров. Кто-то может быть хорошим. Кто-то… — дядя Балт взял кружку, отхлебнул сока, поморщился, посмотрел в окно. — Учись, постарайся стать лучшим и попасть на космический корабль. Наш народ должен стать одним из них — это будет обретением справедливости.
Принимая шкатулку из рук важного горожанина с белыми волосами и полосатым бело-серым хвостом, Гаус вспомнил слова дяди о справедливости. «Не вижу я несправедливости. Как будто всё устроено хорошо». Они с Ленцем, смущённые двумя дюжинами одобрительных возгласов собравшейся на площади небольшой процессии, поклонились, снова поклонились и направились к планерам.
— Отвезёшь сам? — Гаус вручил шкатулку удивлённому приятелю.
— А ты куда?
— Нам всё равно надо две машины перегнать. Я ненадолго в деревню загляну. Сейчас тебе все вещи закинем, и полечу.
— А что там, в деревне?
— Проверю, как сигнальный фонарь поставили. Вряд ли они в этом разбираются!
— Ну да, лучше проверить. Только не опаздывай: мы вроде как на хорошем счету. Не хочется этого растерять.
— Не опоздаю! — улыбнулся Гаус.
Глава 8. Первый полёт
«Где же эта девочка, Риша?»
Гаус не хотел спрашивать о ней — он хотел появиться внезапно, пригласить её полетать на планере. Но когда он вышел на главную улицу Южной деревни, его сразу окружили шумные дети, улыбающиеся взрослые, и не было никакой возможности от них отделаться. Для порядка он прошёл вместе со старейшиной к сигнальному фонарю, заглянул в зрительную трубку, проверяя наведение: да, вот сонное лицо дежурного их башни — всё в порядке. Ничего больше придумать не выходило — надо было возвращаться. Выходя за ограду, Гаус резко мотнул хвостом: ото всего, что можно было назвать поражением, у него портилось настроение, и ничего нельзя было с этим поделать.
— Гаус! — услышал он сзади знакомый голос.
Риша спрыгнула с опутанного лианами ярусника на мягкий мох, отряхнула шорты, поправила растрёпанные волосы:
— Мне Кюри сказала, что ты прилетел. Кюри — это моя лучшая подруга.
— Надо было настроить сигнальный фонарь, — сделав серьёзное лицо и ничем не выдавая своей радости, ответил Гаус. — Собираюсь возвращаться.
— Говорят, над городом был такой жуткий бой! Это правда? Ты тоже участвовал?
— Да, проучили мы этих букашек. Ничего опасного.
Блеск в больших глазах девочки, её взгляд, направленный прямо на него, безотрывный, заинтересованный, вызывали желание улыбнуться, даже рассмеяться, но Гаус играл свою роль слишком хорошо, чтобы поддаться этому желанию.
— Хочешь, прокачу на планере?
— Шутишь?
— Не шучу.
— А можно? Наверное, у вас строгие правила.
— Правила строгие, но… Идём?
Это была его цель. План, сложившийся в тот день, когда он совершил храбрый таран, спасая девочку от сварта. Хотелось чувствовать её восхищение, больше и больше, а для этого надо было восхищать, удивлять.
Удивляться, впрочем, пришлось самому Гаусу: Риша, второй раз в жизни прикоснувшаяся к планеру, увидевшая его вблизи, сразу поняла, как забраться в кокпит, сама пристегнула страховочный ремень и смотрела на него с простой искренней улыбкой:
— Я всё правильно делаю?
— Да, более-менее правильно, — Гаус для вида немного подтянул ремень, запрыгнул на место пилота, обернулся:
— Если станет страшно — скажи. Сразу приземлимся.
— Не станет!
Гаус отжал тормозную педаль, потянул на себя рычаги. Инопланетная сила подхватила лёгкую машину, придавая ей стартовое ускорение. Гаус, нарушая правила взлёта, сразу заложил вираж, поднимая планер под углом. Он управлял на самой грани того опасного бокового скольжения, которое могло привести к падению — пусть и с небольшой пока ещё высоты.
Планер набрал высоту, затем резко снизился, будто проваливаясь в невидимую яму — Риша засмеялась. Её заразительный чистый смех передался Гаусу. Короткие мгновения невесомости снова, как в первый полёт, захватили его. Внизу появилось Чёрное озеро. Снова было оно мрачным и загадочным, небо — ярким и бескрайним, время — застывшим…
К проверке Гаус опоздал. Он не стал оправдываться, сказав просто: «Я решил сделать крюк над лесом и забыл о времени». Ленц вздохнул, покачал головой, но не стал ничего говорить приятелю. Он знал Гауса давно и понимал, что у того была какая-то важная причина лететь в деревню (и уж точно это был не сигнальный фонарь). Понимал он и то, что расспрашивать об этой причине бесполезно: когда Гаус сочтёт нужным, сам расскажет.