- Как-как-как ты, да?
Мардохей смутился, но потом поглядел вокруг себя, и увидел, что он тоже был выше всех, кто стоял сейчас в очереди перед воротами, и лишь некоторые из мужчин были ему почти что вровень. Он продолжил, вздохнув невесело:
-...Саул и думать не думал, что станет царем, но его выбрал Господь через прозорливца, пророка Самуила, и тот узнал его, помазал на царствие и повелел управлять народом. А до избрания Саул был просто сильным и красивым молодым человеком, сыном Киса, из самого малого племени между племен колена Вениаминова...
- Но ведь ты-ты-ты-ты тоже, ты тоже, Мардохей, из колена Вениаминова, из того же рода, где был Кис - значит, сейчас ты рассказываешь про себя, про свое племя? - ещё больше разволновалась девочка.
- Я говорю про наш род, - уточнил Мардохей. - Ты, Гадасса, тоже должна считать Киса и Вениамина своими предками, даже если кто-то пытается тебя в этом разубедить...
Разумеется, сейчас Мардохей в первую очередь имел в виду своего отца, престарелого упрямца Иаира, который до сих пор не верил, что Гадасса родная дочь его младшего брата, и приводил на этот счет множество хитроумных наблюдений.
А почему у девочки такой странный разрез глаз, наподобие черных рыбок, как у мидиянок? И на персидском наречии она лопочет лучше, чем другие дети? А как объяснить, что ступни ног у неё слишком короткие и узкие, как у рабынь из стран зыбучих песков? И почему в младенчестве она нередко молоком буйволиным плевалась, тогда как горький чай жасминовый пила с жадностью, как будто ничего вкуснее для неё не бывает?
- Я говорю и про твой род, - упрямо повторил Мардохей, с нежностью глядя на девочку, свою приемную дочь. - Про наш с тобой род, девочка.
Что бы ни говорил отец, Мардохей про себя твердо знал, что Гадасса это что-то вроде священного сосуда, который теперь именно ему доверен, и нужно во что бы то ни стало его сберечь, сохранить для какой-то таинственной и неясной цели. Даже в том, что с первых же дней своего появления на свет, Гадасса переходила из рук в руки, из дома в дом своих ближайших сородичей, Мардохей видел какой-то скрытый, неразгаданный смысл.
Так получилось, что сначала воспитание сироты взял на себя самый старший из братьев, почтенный Аминадав, которому к тому времени самому был отмерен лишь малый остаток жизни. Затем девочка перешла к среднему брату, Иаиру, но, зная трудный, сварливый характер своего отца, Мардохей быстро взял девочку в свой дом, где у них с женой не так давно родились один за другим два мальчика, а дочери не было...
Но сейчас Гадассу волновало что-то совсем другое, причем настолько сильно, что от нетерпения она принялась дергать Мардохея за рукав рубашки.
- По-по-получается, что ты, Мардохей, из того же рода, откуда вышли все наши цари? Значит, и ты тоже можешь стать царем, Мардохей? Ведь ты очень, очень, очень, ты больше всех похож на царя! Ты даже ещё к-к-красивее, чем Саул, и когда-нибудь станешь таким же великим, как... как... как...
Гадасса снова споткнулась на злополучном слове, и Мардохей сразу же воспользовался заминкой.
- Нельзя так говорить, - сказал он, насколько умел строго. - Цари иудейские не по родству занимали свой престол, а по выбору Господа, а как только начали перенимать законы других народов, то сразу же потеряли свою силу. А величие, девочка моя, измеряется вовсе не царской властью, а лишь тем, сколько способен вместить в себя человек Духа, дыхания Божьего, и тут я еще...
Мардохей не выдержал - и все же улыбнулся, покачал головой каким-то своим мыслям
- Хоть я и выше всех ростом, как ты говоришь, но на самом деле пока что я самый малый среди людей, меня сверху и от земли-то не видно.
Гадасса ничего не ответила, но ещё крепче сжала ладонь Мардохея - то ли выражая свой молчаливый протест, то ли для поддержки - и рука девочки была горячей, потной, на редкость нетерпеливой.
- А меня - меня - меня - видно? - спросила Гадасса и поглядела на небо.
Белые облака медленно плыли в вышине, делаясь похожими то на кудрявых овечек, то на лебедей, то на пушистых кошек, а Тот, Кто их выгуливал по небесам, по-прежнему был невидим, и находился где-то ещё выше облаков, немыслимо высоко.
- Тебя видно, - ответил Мардохей, улыбнувшись. - Всех детей хорошо видно, куда лучше, чем взрослых, а особенно...
Он чуть было не добавил: "Всех детей, а особенно - сирот, стариков, вдов и сирот...", но вовремя прикусил язык.
Мардохей старался как можно меньше напоминать девовчке, что она ему не родная дочь, хотя по возрасту, она никак и не могла бы быть его дочерью. И все же Гадасса сразу же заметно погрустнела, как будто бы услышала не сказанные вслух слова, и даже руку свою убрала из ладони Мардохея.
Мардохей не знал, что Гадасса больше всего не любила, когда он обращался с ней, как с ребенком, называя то дитем, то маленькой девочкой, а то и вовсе несмышленышем.
Потому что тогда сразу же терялась, куда-то уходила тайна. Что-то самое главное рассеивалось в воздухе, как дым после жаркого костра, как бесполезная пыль...
Гадасса нарочно низко опустила голову, чтобы Мардохей не заметил теперь ни её покрасневших глаз, ни мгновенно намокшего носа.
- О чем ты задумалась, девочка моя? - ласково спросил Мардохей, наклонясь к Гадассе и привычно провел по её волосам большой, теплой ладонью.
Он всегда смотрел на неё так, как будто не замечал ни длинной, смешной шеи, ни красных нарывов, которые почему-то то и дело появлялись на щеках, на лбу, а то и на самом кончике носа. Только волосами своими Гадасса, пожалуй, могла втайне гордиться, - они были длинными, густыми, и при желании их можно было бы всякий день по-разному красиво укладывать на голове, если бы девочке этого хоть немного хотелось.
- А я... я... я все же хотела бы один раз увидеть вблизи великого царя Артаксеркса, - тихо сказала Гадасса. - Хотя бы один раз в жизни. Знаешь, я слышала, что на столе под шатром нарочно для детей стоит целая гора из орехов, склеенных медом, и другая гора из апельсинов - как-как-как ты думаешь, это правда? А ещё там везде на столе...
3.
...драгоценные кубки и блюда из золота.
Седьмой раз в саду царского дома на мраморных столбах развешивались и укреплялись при помощи шнуров и серебряных колец разноцветные ткани - в таком шатре гости были хотя бы немного укрыты от палящего летнего зноя расставлялись драгоценные кубки и блюда, огромные кувшины со сладким вином.
Для сооружения помоста, где разместились позолоченные ложа для наиболее знатных горожан, и множество скамеек из прочного дерева для людей простых, во дворец специально были приглашены строители из Вавилона, искусные в своем ремесле. И вавилонские мастера постарались на славу - они так затейливо устлали помост мрамором, перламутром, сверкающими на солнце гранеными камнями черного и зеленого цвета, что у каждого, кто являлся на пир, возникало чувство, как будто он побывал не в саду под полотняным навесом, а чуть ли внутри царского дворца, куда не положено ступать ногам простого смертного.
Из окна спальных покоев Артаксеркс каждый день видел на площади перед главными дворцовыми воротами огромную толпу мужчин, женщин, стариков и детей, желающих наконец-то увидеть своими глазами и постичь душой несметное богатство и блеск царского величия.
В первый же день пиршества царь дал дворцовым управляющим приказание, чтобы они никого не торопили за столом, не принуждали в выборе кушаний и в количестве выпитого вина. Пусть всеобщий праздник, подобного которому никогда не было прежде ни в Сузах, ни во всей Персии, сказал Артаксеркс Великий, проходит чинно и благородно, и пусть всякий, пришедший на пир, сидит за царским столом столько, сколько пожелает его живот.
Так и было в первый день - пиршество проходило чинно и неспешно, как повелел владыка. Но с каждым днем очередь возле главных ворот из желающих попасть на удивительный праздник сначала удваивалась, а потом опять множилась в два раза, и снова неудержимо увеличивалась. Потому что слухи о пире разносились по округе быстрее ветра и быстро достигли самых отдаленных окраин города, откуда тоже на пир заспешили многие из любопытных людей.