Она, наверное, почувствовала его безучастность, потому что внезапно выпалила: "Если ты только мне будешь изменять, то увидишь…" Ему, польщенному, захотелось побольше послушать обо всем этом; к тому же его забавляло наступать ей на мозоли: "Чудненько, еще сегодня я кого-нибудь найду себе… и что же я увижу?" Она опешила, не сказав ни слова в ответ.
Ему стало жаль ее, и он сжал руку, тяжело и неловко лежавшую в его руке.
"Ну, ну, так что же произойдет?" Она ответила с отсутствующим взглядом: "Я убью тебя". Это прозвучало словно клятва, словно избавляющая надежда; тем не менее он заставил себя засмеяться. Она же осталась при своих мыслях. "А что мне еще остается? — и после непродолжительного молчания продолжила: — Может, ты вообще едешь в Обер-Везель?.. К той особе?" "Чушь какая, я тебе уже сто раз говорил, что я должен закончить свои дела с Лобергом в Мангейме… мы ведь все-таки собираемся в Америку". Госпожу Хентьен это не убедило: "Не обманывай меня". Эш с нетерпением ждал, когда же подадут сигнал к отправлению; он никак не может расколоться, что едет к Бертранду: "Разве я тебе не предлагал поехать со мной?" "Это же было несерьезно". Но сейчас, перед самым сигналом к отправлению, ему показалось, что его предложение было более чем серьезным, и держа ее за руку повыше локтя, он попытался поцеловать ее, ему захотелось этого; она оттолкнула его: "Послушай-ка, здесь, на глазах у всех!" И тут подошло время садиться в вагон, Он, собственно, намеревался ехать прямо до Баденвайлера, и только увидев вывеску на станции Санкт-Гоар, окончательно решил еще сегодня сделать остановку в Мангейме. Да, а из Мангейма он черканул бы ей пару строк; это ее успокоит; Эш нежно улыбнулся, подумав о том, что она намеревалась его убить; ну что ж, можно, собственно, сделать все это небезосновательным. Впрочем, посещение Баденвайлера таило в себе опасность, было чем-то, где речь шла обо всем, но существовала некая заповедь приличия — прежде всего доставить по назначению чужие деньги. В памяти всплыло выражение: "Нельзя играть человеческой жизнью", и его звучание постепенно слилось с ритмом стучащих колес. Эш видел, как матушка Хентьен поднимает изящный револьвер, а затем снова услышал голос Гарри: "Ты ничего ему не сделаешь". Теперь перед ним толпились и Лоберг, и Илона, и фрейлейн Эрна, и Бальтазар Корн, и было странно, что он так давно их не видел; а может, все это время они и не жили вовсе. Они ритмично, в такт, поднимали руки, приветствуя его, и казалось, что ими двигает, дергая за внезапно появившиеся ниточки, невидимый и приятный кукольник, Купе третьего класса похоже на тюремную камеру, а на подмостках слева вверху, там, где у человека обычно дырка на месте выпавшего зуба, задернуты серые кулисы, кулисы из картона, за которыми не скрывается ничего, кроме серых, припавших пылью сценических стен. Но на кулисах можно прочитать слово "Тюрьма", и хотя известно, что там ничего нет, все-таки знаешь, что в тюрьме сидит кто-то, кого просто не существует, и тем не менее он — главное действующее лицо. Но подмостки, на которые наезжают подобно зубам тюремные кулисы, очерчены в глубине полотном, на котором нарисован изумительной красоты парк. Среди могучих деревьев пасутся косули, и девушка, на которой платье с переливающимися блестками, рвет цветы. Возле темного пруда, фонтан которого, обеспечивая прохладу, извергает в воздух белый луч, подобный блестящему кнуту, стоит садовник в широкополой шляпе, в руках он держит бросающие отблески ножницы, а рядом с ним — собачка. И уж совсем в глубине угадываются огни и украшения великолепного замка, на стенах которого развеваются черно-бело-красные флаги. И все это снова вызывает сомнения в его существовании.
Теперь, когда поезд все ближе и ближе подъезжал к Мангейму, Эшу пришло в голову, что Эрна наверняка уже спит с целомудренным Иосифом, хотя, собственно, это было настолько естественно, как нос на лице или ноги для ходьбы, что не стоило себе и голову ломать. Ничто и никто не смог бы заставить Эша изменить такое мнение: а чем еще прикажете тем двоим друг с другом заниматься? И тем не менее он ошибался. Ибо если само собой разумеющимися могут быть ситуации, когда жизнь становится убогой или два лица противоположного пола не могут прийти к согласию, то кое-что может все же быть не столь естественным, как хотелось бы думать. Тот, кто подобно Эшу пребывает в обыденно-земной жизни или приподнялся над ней лишь на самую малость, легко забывает, что существует еще царство избавления, в котором все земное превращается во что-то неосязаемое, так что в какое-то мгновение может возникнуть вопрос, ногами ли люди ходят, не говоря уж о том, спят ли два человека в одной постели. Здесь, впрочем, случилось так, что Лоберг частично из-за своей стеснительности, а частично из-за постоянного недоверия к особам женского пола, особенно после того, как он, получив один мерзкий опыт, начал испытывать страх перед ядом отвратительной болезни, не решался переступить черту благородной и душевной дружбы, да и вообще он думал, что Эрна была подвержена постоянным искушениям со стороны распутника, жившего рядом. Да, вот таким был Лоберг. Он просто совершал с фрейлейн Эрной Корн прогулки, попивал с ней кофе и считал это временем очищения и покаяния, которое закончится лишь тогда, когда он получит знак свыше, когда, так сказать, будет дан знак истинной избавляющей милости.