Сипягин был хорошо осведомлен о планах на этот вечер Константина Романова, но не счел нужным докладывать об этом актрисе, которую недолюбливал. Он неопределенно пожал плечами:
— Мне трудно судить о намерениях других, не зная их планов.
Княгиня Гагарина, все время поворачивавшаяся к Сипягину левым ухом, которое лучше слышало, прошамкала:
— Да уж, трудная пошла жизнь… Евреи и социалисты обнаглели.
Несколькими днями раньше…
Сипягин прибыл к Немчиновой по воле случая. И все началось за несколько дней до раута, о котором мы ведем речь.
У Сипягина была в Москве любовница, муж которой считал себя поэтом. Любовница умоляла Сипягина помочь мужу. Тот жаждал стать почетным членом Российской академии наук, а президентом академии был Константин Романов. Сипягин скрепя сердце обещал обратиться с этой просьбой к великому князю.
Так счастливо случилось, что великий князь, которого близкие называли кратко К. Р. (именно так он подписывал свои сочинения), находился в Москве. Князь Феликс Юсупов, человек ума малого, но титулованный и богатый, с восемьдесят шестого года адъютант великого князя Сергея Александровича, якобы по старой памяти приехал навестить Сипягина в его московской квартире. Но у этого визита тоже была причина: супруга Юсупова Зинаида Николаевна хотела просить Сипягина о смягчении наказания сыну няньки Юсуповых. Этот сын что-то натворил в деревне, и его теперь должны были судить.
Сипягин тут же позвонил по телефону своему дежурному офицеру и приказал в трехдневный срок сообщить ему суть заведенного дела, и если есть возможность, то и прекратить дело вовсе (что и было сделано).
Юсупов благодарил и, прощаясь, сказал:
— Приезжайте, Дмитрий Сергеевич, к нам в гости, в Архангельское. По субботам у меня игра.
— Но у вас, князь, есть нечто более заманчивое — великолепная итальянская опера!
— Да, голоса нынче ах какие подобрались! — с удовольствием откликнулся Юсупов. — Костюмера из Франции выписал. В среду ставим «Севильского цирюльника», буду рад видеть вас. Обещали быть Сергей Александрович с супругой Елизаветой Федоровной, его адъютант генерал Джунковский, молодой граф Аполлинарий Соколов — скандалист и задира, но весьма милый молодой человек. В эту субботу обещал непременно быть К. Р.
— К. Р.? — переспросил Сипягин. — Прекрасно! Обязательно буду!
Сипягин в Архангельское приехал под вечер. Величественный столетний сосновый лес стыл в остром морозном воздухе. Снежный наст искрился мириадами бриллиантов под косыми лучами заходящего солнца.
Сипягин сладко зажмурился, не выдержал, сдернул шапку.
— Ах, Господи, красота мира Твоего объемлет душу мою! — И на глазах пожилого чувствительного человека блеснула слеза.
Во дворце Юсуповых и впрямь собиралась теплая компания. Слегка перекусив и выпив по рюмке-другой, отправились в театр, где слушали фрагменты из «Севильского цирюльника».
К. Р. не появлялся.
Потом вдвоем с Юсуповым пошли гулять по заснеженному парку.
Высоко стояла полная луна, вокруг нее сказочной красотой светилось млечно-туманное кольцо. На ее лик белесой мутью быстро наплывали облака, в бездонной вышине мешались с чем-то могильно-черным и исчезали в безбрежном ночном пространстве. Холодные льдинки далеких звезд загадочно глядели из черной провальной неизведанности. Юсупов сказал:
— В этом парке любил гулять нынешний государь. После коронации и несчастных событий на Ходынском поле Ники с Александрой Федоровной пробыли у меня в Архангельском ровно три недели. Они часами бродили в сосновом лесу и по лугам, спускались к Москве-реке. Государь, покидая Архангельское, пожал мне руку и сказал: «Радость сердечная — попасть в это хорошее тихое место! Мы душой отошли тут».
Рванул студеный ветер. Закачались верхушки старых деревьев, с них посыпался снег. Набежали черные облака, полностью закрыли луну. Юсупов поежился и сказал:
— Однако морозит. Пойдемте в тепло! Может, К. Р. приехал?
И они вернулись во дворец, сиявший мрамором, бронзой, хранивший тот непередаваемый запах, который десятилетиями сохраняется лишь в богатых домах. Пылал камин, на нем весело раскачивали маятником громадные малахитовые часы, отделанные золоченой бронзой. На стенах висели шпалеры и громадных размеров ранние голландцы.
Великий князь еще не приезжал.
Затем ужинали, немного играли в вист. Сипягин досадовал, что понапрасну потерял время, и в начале двенадцатого раскланялся, спустился в мозаичный вестибюль. Он уже надел шубу, как прикатил Константин Романов. Он раскраснелся от мороза, был оживлен и любезен. Сипягин сказал: