Соколов перебил:
— Они вольны оскорблять моего государя?
В голосе Женечки послышались слезы.
— Прошу, умоляю, граф, откройте двери…
— Только ради вас. — Соколов смилостивился, распахнул двери. — Выходите, полоумные. Еще раз узнаю, что мараете честь государя, утоплю в проруби. Прямо напротив Кремля, в Москве-реке. При всех заявляю: я слово сдержу.
Закоченевшие поэты ввалились в гостиную. На них было жалко смотреть: вываленные в снегу, скрюченные от мороза. Бальмонт непримиримо потряс в воздухе кулаком:
— Все равно рухнет ярмо самодержавия!
Соколов сделал (явно в шутку!) угрожающее движение:
— Что такое?
Поэты бросились вон из дома, где типы в военных мундирах настолько серы, что не понимают высокой поэзии. Красавец Бальмонт все же не успокоится, он будет писать ругательные стихи и печатать их. В 1901 году суд запретит ему проживать в столичных городах. Придет день, и мечта поэта осуществится — самодержавие падет. Теперь Бальмонт на своей поэтической шкуре испытает все прелести революции: голод, ужасы расправы, реквизиции. Он бросится спасаться в буржуазную Францию, где и помрет с признаками помешательства в приюте для бедных в 1942 году.
Брюсов умрет много раньше, воспевая Ленина, большевиков и их кровавые деяния.
Командировка в участок
Женечка, желая перевести вечер в другое русло, послала лакея на кухню:
— Беги, скажи, что пора начинать ужин. — Вдруг она страшно удивилась: — Боже мой! Взгляните, граф, на диван. Мои социалисты уже вовсю храпят. Что с ними?
— Перепили, не иначе, — притворно вздохнул Соколов. — Такие славные ребята! Им только кистени — да на большую дорогу.
Мимо проплыла княгиня Гагарина, держа возле носа платок:
— Фи, какой омерзительный аэр!
Женечка со вздохом согласилась:
— Да, запах идет кошмарный.
— Перейдем в другое помещение! — Соколов увлек за собой хозяйку.
Гости уже откровенно потешались над перепившими социалистами, морщили носы и отходили подальше от дивана. Женечка жалобно сказала:
— Аполлинарий Николаевич, зачем вы гостей обижаете? Прошу, не надо…
Соколов укоризненно заметил:
— Другой раз всякую рвань приглашать не станешь!
Женечка вздохнула, ничего не ответила, лишь с мольбой сказала:
— Приезжайте, дорогой граф, завтра в одиннадцать утра, мы будем вдвоем. — Прошептала: — Хорошо, милый?
— Приеду, если на наше рандеву не пригласишь социалистов, чтобы они стали давать нам советы относительно революционно-классовых позиций! И конкурентов не приглашай…
Женечка изумилась:
— О чем вы, граф! Я люблю только вас, и вы это отлично знаете.
Соколов с оскорбленным видом возразил:
— Ну а как же великий князь К. Р.? Признайтесь, сударыня, вы ему тоже в ласках не отказываете?
Женечка досадливо наморщила прелестный носик.
— Граф, зачем вы так? Я вам верна. — И с женской непоследовательностью добавила: — Надо знать все обстоятельства и тогда судить человека. К. Р. все-таки великий поэт. Не зря государь его считает талантом не ниже самого Пушкина.
— С этим я не спорю! К. Р. очень талантлив. А еще, что для женского сердца важно, — он великий князь.
— Какой вы, однако, ревнивец… На нас уже обращают внимание. Вот завтра приедете, мы обо всем поговорим.
В это время старший лакей провозгласил:
— Закуски поданы! Прошу в трапезную.
Все неспешно зашевелились, не желая показывать свой аппетит и желание скорее усесться за стол. Лишь жертвы интриг Соколова в непринужденных позах раскинулись на широком диване.
Гости поглядывали на них и откровенно веселились. Женечка, напротив, казалось, вот-вот расплачется.
— И что я должна с ними делать? Не могу же я их в спальню устроить, и тут оставлять нет возможности.
Соколов великодушно сказал:
— Иди к гостям, я сам их устрою.
Он поманил к себе лакеев, что-то сказал. Те сбегали на улицу, остановили ломового извозчика, наверх явились дворник и лакеи. Начался вынос тел.
Всех бесчувственных стали стаскивать вниз и класть в сани. Соколов передал извозчику записку дежурному Пресненского полицейского участка: «На ночь нетрезвых приютить, утром отпустить!»
Один из лакеев тряпкой вытирал на паркете сырость, оставшуюся от социалистов.
В это время Зинаида Жученко подошла к дворнику, который поудобней прилаживался, чтобы тащить грузного Азефа. Она протянула ему двугривенный и, покраснев, сказала:
— Это мой родственник, я отвезу его домой! Только помогите до саней донести…