И постаралась забыть о нем.
И забыла.
– ..Значит, про Анджея Братны ты ничего не знаешь? – Федя не смог скрыть своего разочарования. Я оказалась не только старой дурой, но и необразованной старой дурой.
– Понятия не имею.
– Есть такой мощный режиссер, – пришел мне на выручку Серьга, – пальму отхватил На последних Каннах…
Далась им эта пальма. Да и Серьга ни разу не был уличен мной в излишней любви к большому кинематографу. Видимо, засланный казачок Федор Бубякин обработал его на славу.
– По идее, если исходить из гунявой фестивальной политики, ее, родимую, должны были кому-нибудь из Гонконга всучить, это сейчас модно в Европе. А вот, поди ж ты, против таланта не попрешь, – сказал Бубякин с таким чувством, как будто сам дефилировал по набережной Круазетт, – теперь вот новый шедевр снимаем.
– Федька у Братны как раз работает на картине, – снова вылез Серьга.
– Именно, – подтвердил Бубякин, это прозвучало как “на-кась, выкуси!”. – Так что вы, миледи, должны замереть в почтительном реверансе. И не мешаться под ногами мирового кинематографа. Так я забираю картины. Серьга?
– Нет, – решительно сказала я, а потом добавила то, чего сама от себя не ожидала:
– Сейчас ты их не заберешь. Я сама их привезу, под расписку…
– Ну, щто такое, Ева, – вяло сопротивлялся Серьга, – свои же люди.
– Свои по домам сидят в столь поздний час, – отрезала я. – Только под расписку. Или так, или никак. Знаю я ваш киношный бордель.
– Ладно, – вдруг легко согласился Бубякин. – Черт с тобой, ангел-хранитель. Когда привезешь?
– В ближайший понедельник. – Неужели мне так сильно хочется увидеть этого доморощенного Моцарта экрана? Иван бы не простил, он был закоренелым собственником.
– Значит, послезавтра. Встречаемся в восемь утра на метро “Киевская”. Смотри не проспи. Мэтр терпеть не может, когда опаздывают.
– Что ты, голубчик. На свидание к богу не бывает опозданий, – кисло сыронизировала я. – А теперь позвольте закрыть общее собрание работников артели.
Не говоря ни слова, Бубякин поднялся, пожал руку Серьге и направился к двери. Я вышла в коридор проводить его. Скрестив руки на груди, я пристально наблюдала, как Бубякин шнурует ботинки и застегивает под горло модный плащ. Позади меня заскрипели колеса кресла – это Серьга выкатился в коридор под предлогом дружеского прощания. На самом деле он банально выпасал свою супермодель-надомницу: нет никаких гарантий, что я не сбегу с первыми попавшимися яйцами от слепого инвалида… Неповоротливое кресло предательски подбило меня под колени.
– Значит, послезавтра в восемь на “Киевской”, – еще раз уточнил Бубякин, наблюдая, как я с помощью нехитрых акробатических трюков пытаюсь сохранить равновесие.
– Я помню.
– Приятно было познакомиться, – с трудом выдавил из себя Федор, хотя весь его вид говорил об обратном.
– Взаимно.
Я закрыла за Бубякиным дверь и повернулась к Серьге:
– Ты давно его знаешь?
– Совсем не знаю. Видел несколько раз с Володькой Тумановым.
– Он художник?
– Да нет… Вообще-то он компьютерщик. Профессиональный хакер. В прошлом году, между прочим, взломал охранную систему какого-то крупного банка. Чуть в тюрягу не угодил. Этот черт его отмазал…
– Какой черт?
– Да режиссер. На которого он сейчас работает.
– Как же это ему удалось?
– Я же говорю, профессиональный хакер, компьютерный бог…
– Я не про Бубякина. Я про режиссера. Как мог какой-то там режиссер, даже широко известный в узких кругах, отмазать человека от тюряги?
– Э-э… – Серьга открыл было рот, чтобы объяснить, но тут же озадачился:
– Не знаю… Федька говорит, что это не человек, а просто феномен какой-то. Что ему любую душу вскрыть – что Федьке файлы бухгалтерского баланса совхоза “Светлый путь”. Не фиг делать.
– Господи, что за пургу ты несешь?
– За что купил – за то продаю, – обиделся Серьга и тут же уколол меня:
– Ты вот ведь тоже послезавтра на “Мосфильм” лыжи востришь… Голову помыть не забудь, снобка хренова… Что, интересно на обладателя Пальмы посмотреть?
– Нет, – совершенно искренне сказала я и тут же поняла, что соврала, – просто хочу подстраховаться. Защитить наши с тобой интересы.
– Наши с тобой интересы… Знаю я твои интересы… Бросить обезноженного кота Базилио при первом же удобном случае! Что, не правда? – заныл Серьга, страстно надеясь в душе, что я успокою его.
Вздохнув, я взъерошила его мягкие волосы:
– Конечно, не правда. Никуда я не уйду.
– А Федька ведь красивый, собака. Он у Туманова из-под носа лучших потаскух-бессребрениц уводил.
– Может быть, он и был когда-то ничего себе, но сейчас точно в тираж вышел.
– В смысле?
– Пообносился твой хакер, – возвела я напраслину на порочного красавчика Бубякина только для того, чтобы поддержать Серьгу, – у него теперь плешь на всю голову и двух передних зубов нет. Жаль, ты не видишь.
Серьга сразу же успокоился. Он привык верить мне на слово, бедняжка.
– Ты смотри, что делает с людьми наше постылое кризисное время за такой короткий срок. Пойдем водку допьем.
Мы вернулись на кухню.
– Только знаешь, Ева, тебе ничего не светит, – злорадно сказал Серьга, когда мы накатили по первой рюмке, – ничего не светит с этим режиссером.
– О чем ты?
– Федька говорил, этот поляк – странный человек. Он терпеть не может красивых женщин, он их на дух не переносит, даже в качестве придатка к хлопушке или осветительным приборам.
Несчастный Серьга все еще пытался охранять вольер с моей красотой, от которой не осталось и следа. Я захохотала. Я смеялась так, как не смеялась еще ни разу за последние три месяца. Торжествующий, освобожденный смех был для меня такой новой, такой сильной эмоцией, что, не справившись с ним, я даже закашлялась.
– Ты чего? – настороженно спросил Серьга, постучав по моей изнемогающей от хохота спине.
– Ничего Водкой подавилась.
– Впервые слышу, что можно подавиться водкой.
– А я впервые слышу, что можно ненавидеть красивых женщин только потому, что они красивы. Даже закоренелые педрилы себе этого не позволяют. Даже Ницше с самого крутого похмелья не мог себе этого позволить.
– А, может, он не Ницше. Может, он какой-нибудь непьющий Кафка, – резонно заметил Серьга.
Кафка, конечно же, Кафка. Я смотрела на Серьгу, маленького и беспомощного в своем инвалидном кресле, и только теперь начинала смутно понимать всю абсурдность нашего разговора вот уже добрых пятнадцать минут мы всерьез обсуждаем парня, которого никогда не видели. Но в этом был и положительный момент, во всяком случае, для Серьги от “покойной Роми Шнайдер” с ее всегдашним отвратительным настроением не осталось и следа Бразды правления были переданы кроткой и тихой хранительнице очага Анук Эме. Именно Анук Эме, веселая вдова из “Мужчины и женщины”, переквалифицировавшаяся в профессиональную чтицу, забьет остаток вечера трехсотстраничной криминулькой Серьга, тебе крупно повезло.
– Почитать тебе что-нибудь? – спросила я Серьгу.
– Только с выражением, – закапризничал он, уже уловив перемены в моем настроении.
– Всенепременно, мальчик мой. Со всеми знаками препинания и придыханием в эротических сценах.
– Без эротических сцен, пожалуйста. Не стоит обрекать инвалида на бесплодный хреновый онанизм.
– Серьга, ты даже об этом наслышан? Совсем взрослым стал.
– Я обхватила Серьгу за шею и ткнулась губами ему в ухо.
– Не обижайся на меня.
– Я не обижаюсь. Правда.
Я знала, что он говорит правду. И это была самая странная правда, которую только можно было себе представить. Вопреки всем законам бытия увечье и слепота сделали Серьгу мудрым и терпимым ко всему. Они даже шли ему, делали его неожиданно по-мужски привлекательным вот еще один сильный человек несет свой крест. Да к тому же еще оглашает окрестности персональной Голгофы шутками по поводу несовершенства конструкции инвалидного кресла. Несчастье придало ему ту сексуальность, которой он был напрочь лишен и о которой всегда втайне мечтал. Я ни разу не высказала этих своих крамольных мыслей вслух, но была почти уверена, что рано или поздно в нашей запущенной квартире возникнет женщина. Возможно даже – дочь патронажной сестры, которая снабжает Серьгу снотворным. Черт, нужно сказать Серьге, что фенобарбитал у меня закончился. Я остаюсь с ночными кошмарами один на один. Но даже предчувствие близкой ночи не сумело перебить другого предчувствия. Что-то в моей стоячей, как вода в болоте, жизни должно измениться. Неужели это “что-то” связано с послезавтрашней вылазкой на “Мосфильм”? Похоже, похоже. Похоже, что дело обстоит именно так интуиция еще никогда не подводила меня. Или я просто устала думать о смерти – других людей и своей собственной? А если это правда, то почему бы не оттянуться напоследок?