Догадливый, однако.
Но я вновь проявила несвойственное мне прежде благоразумие и промолчала.
— Я точно знал, когда граница была нарушена. Город… город живой и мы с ним связаны, — по шкуре дракона прошла мелкая дрожь. — Мой брат вернулся.
— И убил тебя?
— Нет. В этом не было нужды. Мы и без того были обречены.
— Тогда зачем вернулся?
Нет, в самом деле не понимаю этого вот желания плюнуть врагу в рожу. Оно, конечно, душевные порывы — дело такое, труднопредсказуемое, а с другой стороны небезопасно же ж. Враг и обидеться может.
— Он привел своих детей, дабы показать им град обреченный.
Экскурсия, стало быть.
Матушка говорила, что её тоже на экскурсию водили. В музей то ли искусства, то ли культуры, то ли всего и разам. И печалилась, что мы-то с Эдди так и останемся неокультуренными.
— И ты его убил?
— Нет.
Ничего не понимаю.
А как же сиу? Воззвание к богам и все такое, гнев вышний, проклятье.
Проклятье вот точно существует, иначе мы б тут не болтали, а спала бы я крепко да спокойно.
— Говори уже, — сказала я дракону, который как-то сумел пристроиться на троне. Золотые лапы его опирались на подлокотники, хвост уходил под трон, а сам дракон сгорбился, вывернул спину неестественным образом.
— Сперва он пришел один. Ко мне. Город… город уже впал в безумие. Мои родичи, возможно, не до конца осознавали все то, что нас ожидало, но чувствовали близость смерти. И она пугала.
Понимаю. Живешь, живешь себе вечно, весь такой могучий и распрекрасный, а тут раз и все.
Обидненько.
— Этот страх окончательно лишил их разума. И кровь тех, кто еще оставался в городе, лилась на плиты его. Сперва убили всех рабов, даже тех, кого прежде не удостоили бы взглядом. Забойщики скота и золотари, те, кто топят жир и моют улицы, те, кто занимается самым тяжелым бессмысленным трудом, они были призваны. И удостоены дара любви.
В гробу я такие подарочки видала.
— А затем… они будто соревновались меж собой в жестокости.
— А ты?
— Я смотрел.
— Ничего так занятие.
— Знаешь, — дракон вздохнул и меня опалило жаром. — На самом деле я вдруг осознал, что власти у меня нет. Меня именовали подобным Солнцу. Я имел дворец и трон. Но это ничего-то не значило.
— Как для кого.
Вот у меня нет ни дворца, ни трона, хотя, конечно, не сказать, чтобы данное обстоятельство сильно печалило. Но знаю людишек, которые бы за кусок этого трона в личное владение бабушку родную удавили бы. И совестью, главное, не замучились бы.
— Дело в ином, — дракон покачал головой. — Я пытался их остановить. Там, на грани.
— Не вышло?
— Нет. Мой дворец опустел, и лишь те, кто был связан со мной узами любви, остались в нем. Впрочем, жизнь покинула их довольно-таки быстро, хотя и не так быстро, как тех, кто оказался в руках моих сородичей.
В общем, драконы свихнулись.
И хорошо, что они вымерли, ибо… только представила, что они вдруг взяли и вернулись в наш мир, как поплохело.
— Так что с твоим братом?
— Все по очереди, проклятая. Не спеши.
— А мне кажется, что не я спешу, а ты время тянешь.
— Возможно. Я давно уже ни с кем не беседовал.
Подул ветер. Холодный, раздражающий, и по залу пронесся кусок сизой пыли. Золото вдруг поблекло, да и сам дворец вдруг показался… ветшающим?
Древним?
Таким, что вот-вот развалится.
— После рабов низких, они взялись за других, за тех, кому была дарована свобода воли и выбора. Свободы никогда не было, но те, кто жил рядом с нами, искренне в неё верили. Но она закончилась. И на площадь пошли мастеровые, ремесленники, целители и все те, кто веками жил бок о бок с нами, веруя в собственную исключительность.
— И так они истребили всех?
— Верно.
— И принялись друг за друга?
— Тоже верно. Они вдруг вспомнили, что можно бросить вызов. И принять его. Сойтись в поединке, меряясь силой, — дракон прикрыл глаза из чистого золота. — Они уходили и уходили, один за другим… и город жадно пил их жизни. В них было еще много жизни. В каждом из нас. Их хватило надолго.
А я вдруг увидела двух драконов, там, высоко в поднебесье, пожалуй даже, выше, чем поднимаются падальщики. Драконы кружили, и кружили, и еще кружили, пока в какой-то момент не бросились друг к другу, превратившись в одно уродливое создание.
А потом рухнули.
Оба.
— Я смотрел. Я не пытался вмешиваться, понимая, что это тоже часть пути. Пути обреченных.
Сейчас слезу смахну. Тоже мне, обреченные. Заигрались и получили по заслугам. Да, определенно, с сочувствием у меня получалось не ахти.