Темно.
Шторы задернуты так плотно, что ни полосочки света сквозь не пробивается. И невозможно понять, сколько сейчас времени. От темноты и холода зубы стучат. По спине мурашки. И ощущение такое… нехорошее.
— Салли, — шепотом позвала я.
Не откликнулась.
Даже не повернулась.
Только всхлипнула тихо-тихо. Это вообще нормально? Она уже свихнулась? Или пока только в процессе?
— Салли, — я села и подобралась к краю кровати. — Салли, ты спишь?
Она повернулась ко мне.
Какие глаза… огромные, широко распахнутые и пустые, как у куклы. В них я себя вижу. И еще безумие, которое притаилось на донышке.
Уже?
Они же говорили, что люди сходят с ума позже всех. Или этот угребок что-то не так делает? Второе вернее. Дело не в ней, дело в нем.
— Он меня любит? — спросила Салли свистящим шепотом.
— Конечно, любит, — поспешила заверить я. — Как он может тебя не любить?
— Да, — на её губах появилась счастливая улыбка.
Я вздрогнула.
— Сильно любит? — тут же уточнила она.
— Больше жизни.
— Я красивая.
— Красивая.
— А ты нет! — её лицо исказила гримаса ненависти. — Ты плохая!
— Да.
— Ты его не достойна! — она вскочила вдруг и повернулась ко мне. Э нет, так не пойдет. Она ж оберегать меня должна, а не это вот.
Салли вытянула руки. Скрюченные, с растопыренными пальцами, они походили на лапы падальщика. Она дышала громко, со свистом. Губа задралась. И в темноте ярко поблескивали зубы.
Может, она бешеная? Я слыхала, что с людьми и такое бывает.
— Не достойна, — подтвердила я осторожно. — Кто я и кто ты?
— Он посылал за тобой!
Не хватало мне в жизни такого счастья.
— Зачем?
— Он посылал за тобой! — повторила Салли, будто не услышав вопроса. — Но ты спала… он посылал за тобой, а ты спала! И никто не сумел тебя разбудить.
Счастье-то какое. Если опять провалюсь, скажу большое спасибо паре уродов, которые, сами того не зная, спасли еще от одной сволочи. Сомневаюсь, что меня призывали, дабы на чай пригласить.
— Зачем ты ему?
— Сама не знаю, — я сползла с кровати, потому как драться в ней на редкость неудобно.
— Он тебя не любит! Только не тебя!
— Почему?
Вот даже обидно стало, право слово. Это чем же я нехороша-то? Для нашего-то извращенца?
— Ты уродливая! Ты страшная! Ты не такая! — это она вскрикнула и бросилась на меня, попытавшись вцепиться в волосы.
Я перехватила руки.
И что делать-то? На помощь звать? А кого? И не станет ли хуже? Вдруг да Змееныш поймет, что я из сна выпала и решит знакомство продолжить? А оно мне надо? Оно мне совершенно не надо! Я попыталась удержать Салли, которая выла, но как-то тихо, верно, тоже не желая лишнего внимания.
Сильная, однако.
Или это потому, что свихнулась? Говорят, что ненормальные куда как покрепче обыкновенных людей будут.
Проверять не хотелось.
Я притянула Салли к себе.
— Уймись, — сказала ей. И она, тоненько взвизгнув, обмякла, разрыдалась вдруг. Слезы из глаз катились крупные, что бусины.
— Тише ты, — я руки-то убрала, но осторожно.
Не стоило расслабляться.
— Любит он тебя.
— Он меня не замечает!
— С чего ты взяла? — я осторожно приобняла Салли. — Садись. Конечно, он тебя замечает.
— Нет, — она шмыгнула носом. — Он на Салли три раза посмотрел! И на Келли два. А на меня ни разу!
— Или ты просто не заметила. Может, он смотрит, когда ты не видишь? — я тоже носом шмыгнула. Забитый какой-то. И где это я простыть-то умудрилась?
— Думаешь? — и столько надежды в голосе.
— Конечно. Если он будет смотреть на тебя все время, то остальные догадаются, — что за чушь я несу? Но главное, что Салли слушает. И внимательно так. На меня уставилась, не моргая. — Будут обижаться. А он ведь не хочет их обижать. Вот и скрывается. Мужчины всегда так. Чем больше им женщина нравится, тем меньше на нее смотрят.
Это я в каком-то романе вычитала. Помню еще, что тогда подумала, что я всем просто страсть до чего нравлюсь, если смотреть не хотят.
— Да, — она выдохнула с таким счастьем, что даже совестно стало. — Ты… ты права… спасибо.
— Не за что.
— Ты… не обижайся, хорошо?
— Не буду.
— Он всех любит. Совсем всех… но меня больше, чем других. Немножечко.
— А то, — я выдохнула. Что бы это ни было, приступ проходил.
— У тебя кровь, — Салли тронула мои губы. Я подняла руку. И вправду, мокро. Это от перенапряжения? От снов тех? Или от ненормальной? Или может вовсе от их счастливой кашки? — Какая яркая…